Из статьи профессора Г. Санжеева, специалиста в области монгольских языков, Сталин взял себе на заметку только ссылку на две страницы из «Немецкой идеологии» Маркса и Энгельса
[1058]. Статья Санжеева называлась «Либо вперед, либо назад». Позиция Санжеева, похоже, понравилась Сталину не столько своей аргументацией, которая в целом была близка к позиции ведущих марристов. Санжеев прямо назвал себя «учеником и последователем Марра», презрительно отозвался об «индоевропеистах», которые «часто чувствуют себя вольготно». Санжеев заключительным пассажем, скорее всего, невольно подсказал Сталину идею новой идеологической установки: «Либо вперед от Марра – под сияющие своды марксистско-ленинской науки о языке. Либо назад от Марра – в прошлое: к Марру ли 1922 г., к которому как будто бы зовет нас проф. Чикобава, или, что еще хуже, в застойное болото буржуазного языкознания. Третьего (например, марризма) пути быть не может». Автор очень уж мудрено выразился, причем так, что намекал на какое-то одному ему ведомое будущее, преодолевающее марризм. Сталин, как и сам автор, не заметил, что здесь намечены не три, а четыре возможных исхода. Но Сталину понравилась сама идея полностью отказаться и от марризма во всех его модификациях, включая и ту, дореволюционную, к которой призывал вернуться Чикобава. Санжеев одновременно с отказом от марризма призвал отказаться от скатывания «в болото буржуазного языкознания». Думается, эта своеобразная «диалектика» укрепила Сталина в мысли принять личное участие в дискуссии с обоснованием «марксистского» языкознания. За эту «подсказку» Санжеев очень скоро будет вознагражден личным посланием вождя через «Правду» и тем самым будет причислен к героям-победителям марризма. Санжеев в первые послемарровские годы проявит себя очень активным публицистом от лингвистики, так и не преодолевшим марристской философии языка. В числе немногих ему будет дозволено интерпретировать языковедческие работы вождя.
Следующую серию из трех статей, вышедшую 30 мая 1950 года, Сталин просмотрел бегло. Оставил без знаков внимания крикливую публикацию одного из официальных марристов, ученого секретаря Президиума АН СССР профессора Ф. Филина, с ходу «повесившего» на антимарристов ответные ярлыки: «Формально-сравнительный метод дает все основания для его использования расистами, признают это его защитники или нет». И еще: «Формально-сравнительный метод сводит к нулю языковое творчество народа, его самобытность и представляет широкую возможность для всякого рода космополитических упражнений». Русист Филин громил всякого рода «домыслы» о германизмах в русском языке, что, по его мнению, равносильно идее о культурном превосходстве германцев над славянами. Филин в отличие от некоторых своих коллег-марристов хорошо улавливал направление нового, национально ориентированного политического курса, но, видимо, рассчитывал и на этот раз использовать для встречного маневра все ту же интернациональную марристскую концепцию. И эта особая способность к улавливанию новых политических веяний поможет ему не только сохраниться после разгрома «школы Марра», но и достичь значительных административных высот в постсталинское время.
На статье действительного члена АН Армении Гр. Капанцяна «О некоторых общелингвистических положениях Н. Марра» (того самого, которого В. Кружков и Ю. Жданов готовили в жертву как антимарриста) Сталин сделал несколько глухих помет. Отметил мнение армянского ученого о том, что к яфетическим языкам следует отнести семитские языки, а к прометеидским – греческий, что уже совсем фантастично. Взял себе на заметку резкий протест автора против четырехэлементного анализа, отметил сноски на работы Марра, а главное – отчеркнул знаменательную фразу Марра о том, что в далеком будущем человечество достигнет такой стадии, когда сможет обмениваться мыслями без помощи языка
[1059]. Здесь перед Сталиным открывалась перспектива уличить Марра в том самом идеализме, в котором при жизни так любил обвинять буржуазных лингвистов-компаративистов автор яфетидологии. Если возможна передача мыслей без языка, то для «подлинного» материалиста невооруженным глазом был виден отрыв мышления от его «материи». Похоже, что с этого момента Сталин решает затронуть в своей статье и эту сложнейшую проблему. Марр утверждал, что мышление без языка не только будет возможно в далеком будущем, но и то, что процесс очеловечивания в далеком прошлом начался с проблесков мышления вне фонетического языка, примерно так, как у современных глухонемых людей. Интеллектуальный опыт бывшего семинариста Сталина восставал против понимания языка вне слова. Слово же он воспринимал только как произнесенное, как звук, а язык только как язык фонетический.
Академик Капанцян поделился сомнениями, которые наверняка возникали не у него одного: «Эти мысли Н. Марра являются либо гигантским научным предвидением, либо же не менее безграничной фантазией… Ведь мы не можем отказать глухонемым в акте мышления» (Сталин откажет. – Б. И.). Однако продолжал он: «Я понимаю даже научную фантазию, если она имеет под собой предварительные научно проверенные данные и факты. Но вышеприведенное “научное предвидение” Н. Марра имеет скорее умозрительную подоплеку и, по-моему, совсем не материалистично, не исторично». Будучи родом с Кавказа и армяноведом, Капанцян отлично знал, какой значительный вклад внес Марр в изучение древностей Армении, Грузии и других кавказских народов. Этого не отрицал и Чикобава. Поэтому Капанцян закончил свою статью так: «Но зато роль акад. Н. Марра как армяно-грузиноведа и исследователя смежных народов Ближнего Востока, особенно яфетических народов Кавказа, огромна и неоспорима. Тут он и языковед, и филолог, и историк, и археолог, а при своей эрудиции и продукции (несколько сот больших и малых работ) являлся действительным новатором и основоположником научного нового грузиноведения и армяноведения. Эту его роль нисколько не снижает новое, более обоснованное установление генезиса грузинского языка в связи с кавказскими, данное И. Джавахишвили (“Исконный характер и родство картвельского и кавказских языков”), как и моя работа о генезисе армянского языка не как равномерно смешанного, “арио-яфетического”, как у Н. Марра, а преимущественно “азианического”». Капанцян не случайно упомянул работу Джавахишвили, одного из давних научных противников Марра, а заодно и о собственных исследованиях. Находясь под сильным влиянием марризма, он сделал интересное наблюдения – историческое развитие языков шло поступательно от древнейших аморфных языков (китайский) через ряд промежуточных типов к современным флективным языкам, причем языковые формы исторически поэтапно распространялись в основном с востока Азии на запад Европы, вплоть до берегов Атлантического океана. Это довольно упрощенная картина (он «забыл» об арийских языках Индии и еще много о чем), но сама идея географической языковой «волны» любопытна. Одна из книг И. Джавахишвили «Введение в историю грузинского народа» (Т. 2. Тбилиси, 1937) до сих пор находится в библиотеке Сталина.
Не задержался карандаш Сталина и на статье «умеренного» марриста, единственного историка из Ленинградского государственного университета, которому было разрешено принять участие в дискуссии, А. Попова «Назревшие вопросы советского языкознания». Доктор наук, занимающийся исторической географией и топонимикой, опираясь на свой научный опыт, подчеркнул, что теория «праязыка», теснейшим образом связанная с историей переселений народов, «представляется сторонниками буржуазной школы лингвистики как сплошной поток дроблений, бесконечных переселений, завоеваний чужих территорий, поголовного истребления или поглощения соседних племен и народов». Разумеется, такие явления историкам известны, однако в процессе развития языка и мышления гораздо важнее не завоевания, а влияние постоянно действующих социальных факторов. «Ошибка проф. А. Чикобава, согласно которому национальный язык является будто бы надклассовым, связана именно с сущностью “сравнительно исторического” метода».
