«Данная установка проникает во все работы Н.Я. Марра последнего десятилетия его жизни. По его словам, “отставание лингвиста от суждения от мышления, это – наследие европейской буржуазной лингвистики, как проклятие, тяготеющее над всеми предприятиями и по организации исследовательских и учебных дел, не только по языку. Старое учение об языке правильно отказывалось от мышления, как предмета его компетенции, ибо речь им изучалась без мышления. В нем существовали законы фонетики – звуковых явлений, но не было законов семантики – законов возникновения того или иного смысла, законов осмысления речи и затем частей ее, в том числе слов. Значения слов не получали никакого идеологического обоснования” (“Язык и мышление”, 1931)». Прочитав этот, как всегда, причудливо корявый текст Марра, посвященный его любимым идеям (приоритету законов возникновения смыслов, то есть семантики, перед законами фонетики и грамматики), Сталин не выдержал и с явным удовольствием здесь же, рядом со своими отчеркнутыми на полях линиями, карандашом написал то ли в адрес Мещанинова, то ли в адрес Марра: «Дурак» {384} . Скорее всего, в адрес последнего.
Читая Мещанинова, Сталин не столько вникал в его аргументацию, сколько пытался уже здесь полемизировать с аргументацией широко цитируемого автором Марра:
«В работе 1931 года “Языковая политика яфетической теории и удмуртский язык” Н.Я. Марр точно формулирует ведущую установку своих исследований следующими словами: “Материалистический метод яфетической теории – метод диалектического материализма и исторического материализма, то есть тот же марксистский метод, но конкретизированный специальным исследованием на языковом материале и на материалах, связанных с языками явлений не только вообще речевой, но и материальной и социальной культуры”». На полях слева сталинской рукой размашисто написано: «Это декларирование». И здесь он был абсолютно прав, с той лишь поправкой, что вся советская и в особенности гуманитарная наука по воле своего «корифея» изо дня в день занималась такого рода псевдотеоретическими декларациями и профанациями. Но в этих марровских декларациях все же был рациональный смысл – он первым ставил вопрос о системном изучении языка и мышления в связи с данными археологии и социальной истории.
«Следовательно, материалистическое учение Марра о языке не создает какого-либо иного метода, а принимает метод, установленный и развитый учением Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Такова задача, поставленная перед собою самим Н.Я. Марром. Там, где он неуклонно следует этому заданию, он закладывает основные положения материалистического языкознания и настойчиво проводит их в исследовательской работе» {385} . Сталин не только подчеркнул последнее предложение и дополнительно отчеркнул его часть на полях, но и не удержался от очередной язвительной реплики: « А где отступает?» {386}
Сталин читал: «Так, Н.Я. Марр рассматривает языковые процессы в их социальной обусловленности. Поэтому историю языка того или иного народа он неразрывно связывает с историей данного народа и тем самым входит в резкое противоречие с еще и поныне господствующими на Западе установками буржуазной лингвистики, изучающей язык в его современном состоянии и в его историческом прошлом как самостоятельную и саморазвивающуюся категорию ». Недаром Сталин дополнительно еще дважды отчеркнул на полях компаративистскую идею, с которой Марр и Мещанинов особенно полемизировали, опираясь на представление о неразрывной связи истории общества с историей языка и мышления. Для Сталина с его интуитивным дуализмом, так же как и для младограмматиков, язык жил особой надобщественной, «национальной» жизнью, не испытывая непосредственного и решающего воздействия со стороны социальных сил. Отсюда следует, что к этому времени в голове Сталина уже четко сложилось суждение об особой, внеформационной жизни языка как самостоятельного явления. Тем более что он в своей давней, дореволюционной, давно ставшей знаменитой работе «Марксизм и национальный вопрос» причислил язык к одному из решающих признаков нации.
Несмотря на четкий почерк Сталина, не все его пометы мне удалось дальше разобрать. Возможно, вождь стал торопиться, и это сказалось на почерке, или газетная бумага и карандаш в архиве со временем сильно выцвели. Когда Мещанинов упомянул о знаменитом «Бакинском курсе» Марра, от которого, по его словам, автор впоследствии отказался (на самом деле это не так), Сталин отметил это место в статье Мещанинова и что-то написал поверх текста {387} . В своей статье он упомянет о том, что Марр отказался от «Бакинского курса». Но общий, в высшей степени недоброжелательный и откровенно предвзятый настрой и по отношению к Марру, и к Мещанинову без труда прослеживается при знакомстве с пометами на этом и других разделах статьи. Когда Мещанинов перешел от позитивной части к негативной оценке отдельных положений теории Марра, Сталин стал реагировать особенно эмоционально.
Мещанинов обратил внимание на то, что Марр довольно поздно примкнул к марксизму (после 1920 года), фактически на завершающем этапе формирования своей языкотворческой теории. Чикобава же, писал Мещанинов, сейчас призывает вернуться к предшествовавшему дореволюционному этапу, когда Марр не был марксистом и рассматривал яфетические языки всего лишь как очередную языковую семью («третий этнический элемент»). «В сходном положении, – отмечал Мещанинов, – оказались и университетские лекции “Яфетическая теория. Общий курс учения об языке”, читанные в 1927 году в городе Баку и поэтому широко известные под названием “Бакинский курс”. Эти лекции, как единственное пособие, дающее общий обзор яфетической теории и основные ее установления, легли в основу преподавания университетских курсов. Раскупленные в очень короткий срок, лекции потребовали переиздания». Но, если содержательное описание устанавливаемых Марром звуковых законов и соответствий не вызывает сомнений, то «лекции в остальной своей части представляли изложение не всегда отвечающее установкам материалистического учения о языке, и сам же автор данного труда в 1931 году не дал согласия на его переиздание, находя необходимым коренную переработку. Следует отметить тут же, что по вине учеников Н.Я. Марра, отказавшихся от переиздания “Бакинского курса” как устаревшего, курс этот до сегодняшнего дня включается безо всяких оговорок в числе рекомендуемых студентами пособий».
Здесь Мещанинов допускает явные передержки, которыми тут же воспользовался Сталин, а затем и другие противники Марра. Во-первых, Марр был против переиздания «Бакинского курса» не потому, что там якобы были идеологические ошибки, а потому, что книгу издали в безобразном полиграфическом исполнении и с большим количеством технических огрехов. Сложный язык и пунктуация, а главное, оригинальная транскрипция Марра требовали много дополнительных типографских знаков и тщательной корректорской работы. Этого бакинская типография, печатавшая «Курс», в полной мере обеспечить не могла. Кроме того, Марр страдал «зудом» постоянного изменения и уточнения своих ранее сделанных выводов и установок, что не такое уж редкое явление в ученой среде. Марр был человеком увлекающимся, брался одновременно за многое, был нагружен массой должностных обязанностей, а времени на все не хватало. После его смерти Мещанинов, как главный идеолог марризма, так и не смог рационально объяснить методологические истоки четырехэлементного анализа. Недаром Чикобава постоянно напоминал, что марристы отказались от этого метода еще до войны и, возможно, именно элементный анализ Мещанинов имел в виду, говоря о «нематериализме» учителя. Судя по тому, что Сталин напишет в своей статье по поводу «Бакинского курса», он в полной мере воспользовался критикой Марра и самокритикой Мещанинова.
