Прием младенцев с документами осложнял положение матерей, не желавших огласки самого факта рождения ребенка. В таких случаях правилами допускалось представление документов в запечатанном конверте. Приходским священником на конверте делалась выписка из метрической книги о рождении и крещении младенца с указанием года, месяца, числа и места рождения, но без фамилии, с указанием только имени. Лицо, принесшее младенца и представившее его документы, должно было уплатить воспитательному дому 25 рублей.
В исключительных случаях, требовавших полного сохранения тайны рождения ребенка, допускался прием без установленных документов. Но вместо них следовало представлять удостоверение, являющееся, по существу, анкетой из четырех вопросов: «1. Действительно ли отдаваемый младенец есть незаконнорожденный? 2. Действительно ли необходимо сохранение полной тайны рождения отдаваемого младенца по семейному (или по общественному) положению его матери? 3. Когда отдаваемый родился? 4. Крещен ли младенец, какого вероисповедания и как назван?»[703] на первые два вопроса следовало давать четкие, утвердительные ответы, далее указать год, месяц и число рождения. Удостоверение подписывалось приходским священником и лицом, возглавлявшим любое благотворительное общество с утвержденным уставом, либо (также вместе со священником) директором одного из родовспомогательных заведений столицы. Наконец, младенцы могли приниматься вообще без каких-либо документов, но для этого нужно было личное разрешение почетного опекуна, управляющего воспитательным домом. В таких случаях с лица, принесшего ребенка, взимались 50 руб.
Правила допускали прием в воспитательные дома законных младенцев, но только на временное кормление и только в тех случаях, когда матери не было в живых либо она по каким-то причинам не могла кормить ребенка сама. В этих случаях в воспитательный дом представлялись метрика и соответствующая справка от какого-либо благотворительного общества или учреждения. Таких детей следовало забирать из воспитательных домов по достижении ими одного года. Правилами также предоставлялась возможность неимущим матерям кормить детей у себя на дому с платой от воспитательных домов, но только в пределах столиц и сельских округов. Плата продолжалась до достижения ребенком двухлетнего возраста. От Санкт-Петербургского воспитательного дома она составляла 30 копеек в день за ребенка в возрасте до года и 20 коп. в возрасте от года до двух лет. Плата от московского воспитательного дома была немного меньше. Дети, поступавшие в воспитательные дома некрещеными, в обязательном порядке крестились. Это было общим правилом для всех учреждений Ведомства императрицы Марии. Питомцы воспитывались в православной вере и возвращались лицам только христианского исповедания.
Введение нового порядка приема младенцев сказалось на статистике. Если в 1890 г. в Санкт-Петербургский воспитательный дом поступило 9209 детей, то в 1894 г. – 6090[704]. С 1895 г. поступления вновь возросли. В указанном году дом принял 6141 ребенка. В 1901 г. – 7066 и в 1902 г. – 8042 малыша[705]. Однако это было более чем на тысячу человек меньше, чем в 1890 году. Сократилось поступление младенцев и в Московский воспитательный дом. До введения новых правил туда ежегодно приносили 16 000–17 000 детей. В 1890 г. – 10 700, в 1895 г. – 9700[706], сократился и тайный принос детей. Если, например, в 1892 г. в Петербургском воспитательном доме он составил 32,7 % от общего числа поступивших, то в 1900 г. – только 9 %[707].
В этой связи возникают вопросы, насколько воспитательные дома на рубеже XIX–XX вв. удовлетворяли потребность в призрении незаконнорожденных детей в столицах, и почему власть не стремилась расширить их деятельность. По данным статистического комитета МВД за 1894 г. в течение предыдущих десяти лет в 50 губерниях европейской России рождалось «средним числом в год» по 4 181 783 младенца, из которых вне законных браков появлялись на свет 111 958 детей или 2,68 %. В сельской местности меньше – всего 1,84 %, а в городах выше – 10,89 %, однако в Москве ежегодно появлялось до 30 % незаконнорожденных детей от общего числа, в Петербурге – до 26 %[708] (в цифровом выражении в Москве до 36 000, в Петербурге – до 28 000). А это значит, что воспитательные дома могли обеспечить призрение не более чем одной трети незаконнорожденных младенцев в обеих столицах. Такие дети в губерниях должны были призреваться местными учреждениями.
Поскольку в России отсутствовала единая система социальной помощи детям, роль воспитательных домов в призрении незаконнорожденных была значительной. Потенциал домов при выделении соответствующих средств позволял сделать ее еще более заметной. Но перед воспитательными домами не ставилась задача охватить призрением как можно большее число детей. Напротив, порядок их приема постоянно усложнялся, поскольку неограниченное поступление младенцев в воспитательные дома могло создать серьезные трудности в их работе. В начале XX столетия воспитательные дома, как и раньше, оставались единственными в своем роде, уникальными учреждениями, ярко демонстрировавшими заботу самодержавия о своих самых беспомощных и незащищенных подданных. Власть была заинтересована в успешном функционировании этих учреждений и устранении недостатков, бросавших на них тень.
Главной проблемой воспитательных домов на рубеже XIX–XX в. продолжала оставаться высокая детская смертность в сельских округах. Ее удалось сократить. Например, если в сельских округах Петербургского воспитательного дома в 1891 г. умерли 41,8 % детей, то в 1900 г. – 32,1 %[709]. Сокращение смертности было обусловлено как улучшением медицинского обслуживания, так и тем, что детей стали отправлять в сельские округа не в 3–4-х недельном возрасте, как раньше, а в 2–4-х месячном.
Вслед за введением новых правил приема младенцев преобразованиям подверглись все структурные подразделения воспитательных домов. К числу таких подразделений относились школы для питомцев в сельских округах. К концу XIX в. количество этих школ увеличилось. Только в сельских кругах Петербургского воспитательного дома к маю 1897 г. имелись 100 школ, в которых обучались 2334 питомца в возрасте от 10 до 16 лет и 7 сельских приютов для 233 детей в возрасте от 4 до 10 лет[710]. Прежнее положение о сельских школах, действовавшее с 1881 года, было признано устаревшим и создано новое, призванное сделать размещение школ более рациональным и допустить в них детей крестьян, проживавших в округах. Новое «Положение о сельских школах, библиотеках и приютах императорского Санкт-Петербургского воспитательного дома» было введено в мае 1897 г. Согласно этому законоположению, школы учреждались только в тех деревнях округов, в которых проживало достаточное количество питомцев, годных к обучению. В каждой школе должны были учиться не менее 15 и не более 40 детей обоего пола в возрасте не моложе 10 лет. Обучение продолжалось не менее 4 лет для воспитанников из русских деревень и не менее 5 лет из немецких и «чухонских», т. е. ингерманландских и финских. Школьная программа предусматривала преподавание закона божьего, русского языка и чтения, арифметики, кратких сведений из истории России, географии и естествознания. К посещению школ за плату допускались дети местных крестьян.
Основным занятием жителей деревень в округах было сельское хозяйство. В отсутствие родителей, находившихся на полевых работах, крестьянские дети оставались без надзора, поэтому по новому положению в воспитательных домах открыли приюты для их временного призрения. На 1 января 1904 г. в 36 округах Санкт-Петербургского воспитательного дома было 112 школ и 8 сельских приютов, из них 110 школ и 7 приютов содержались на средства непосредственно воспитательного дома, остальные – на частные средства[711]. Колебание численности питомцев в разных сельских округах вело к тому, что в одних случаях школы закрывались, в других – вновь открывались. На 1 января 1905 г. в структуре Петербургского воспитательного дома было 109 школ и 8 приютов, в которых обучались 3014 питомцев обоего пола[712]. Для распространения грамотности среди деревенского населения Положением предусматривалось создание библиотек при сельских школах «…преимущественно из книг, доступных народному пониманию»[713]. Таким образом, Петербургский воспитательный дом частично взял на себя призрение крестьянских детей и просвещение населения.
