Исходным стимулом благотворительности, как отмечалось, было стремление помочь обездоленным. Но люди, жертвовавшие детским приютам и другим заведениям Ведомства императрицы Марии, знали, что крупные пожертвования вознаграждаются общественным признанием и правительственными знаками отличия. Наименование некоторых приютов Ведомства императрицы Марии в честь благотворителей в какой-то степени было поощрением со стороны государства, поскольку ведомство формально считалось государственной структурой. В то же время такая форма поощрения была наиболее значима с точки зрения общественного признания заслуг благотворителя, имя которого постоянно упоминалось в связи с учреждением, которому он помогал.
Ордена и чины тоже способствовали общественному признанию заслуг в деле помощи бедным. Но ценность этих наград заключалась в том, что они давали сословные (если благотворитель не был потомственным дворянином) и служебные привилегии. Лица, жертвовавшие детским приютам ведомства императрицы, могли рассчитывать максимум на чин V класса, то есть статского советника. Жалование более высоких чинов за благотворительность законоположениями ведомства, как и Человеколюбивого общества, не предусматривалось. Производство в чин IV класса осуществлялось, как правило, по выходе в отставку. Однако по данным «Памятной книжки Ведомства учреждений императрицы Марии, состоящих под непосредственным их императорских величеств покровительством в Санкт-Петербурге и его окрестностях», вышедшей в 1879 г. и содержащей сведения по 1 мая 1879 г., благотворители И. Ф. Базилевич и И. Е. Кондоянаки получили чин действительного статского советника в 1878 г., т. е. не выходя в отставку и оставаясь на службе в ведомстве Императрицы Марии[593]. Можно предположить, что в этих и подобных случаях чин действительного статского советника присваивался, в виде исключения, по высочайшему повелению.
Стремление помочь обездоленным противопоставлять карьерно-служебным стимулам не следует. Формы, в которых благотворительность поощрялась обществом и государством, были обусловлены традициями, культурой страны, социальными условиями, государственным строем. Поэтому стремление помочь бедным органично сочеталось с желанием получить признание власти и общественности. Разумеется, ни Штиглиц, ни Громов, ни Базилевич, ни кондоянаки, ни другие благотворители не могли помочь всем обездоленным детям северной столицы, поскольку благотворительность не могла и не может заменить государственную социальную политику. Но это нисколько не обесценивает значения такой деятельности как выражения лучших человеческих качеств, позволявших привлекать общественность к решению социальных задач.
Участие членов императорской фамилии в деятельности Санкт-Петербургского совета детских приютов выражалось в благотворительных пожертвованиях, а с 1864 г. и в руководстве. После кончины председательницы совета графини Ю. П. Строгановой, ее пост заняла великая княгиня Александра Петровна – супруга великого князя Николая Николаевича старшего, сына Николая I. Тем самым еще раз было подчеркнуто внимание первой семьи империи к призрению детей. Этой же цели служили благотворительные взносы. Николай I пожертвовал Санкт-Петербургскому совету детских приютов 70 000 руб. Однако эта сумма предназначалась не детям, а для создания эмеритальной (пенсионной) кассы служащих приютов. Председательница совета великая княгиня Александра Петровна жертвовала приютам деньги, вещи и продукты. Но ее благотворительная деятельность была бессистемной и незначительной. В 1866 г. приют великой княгини Ольги Николаевны получил от председательницы 25 руб., приюты Петергофский, Утина, Лавальский, Громовский св. Сергия и Белосельских-Белозерских получили по несколько фунтов чая, сахара и булки. Непосредственно совету августейшая председательница в тот год преподнесла три тысячи экземпляров «краткой истории жизни и учения господа нашего Иисуса Христа». В 1865 г. Александра Петровна «облагодетельствовала» только один, серебряный приют, пожертвовав ему 5 руб. Зато в 1869 г. Великая княгиня передала приюту Александры Николаевны 800 руб. Продуктовые «наборы» от председательницы совета большинство приютов получало почти каждый год. Как правило, это были чай, молоко, булки, различные сладости, реже – кофе. Если подсчитать пожертвования председательницы совета с 1864 по 1880 г., то получится приблизительно 3 тысячи рублей деньгами, вещами и продуктами. Великий князь Владимир Александрович к тому времени пожертвовал петербургским приютам 350 руб. К 1880 году 2000 руб. составили пожертвования великой княгини Екатерины Михайловны. Цесаревна (позже императрица) Мария Федоровна содержала на свои средства сорок детей в приюте наследника цесаревича Николая Александровича, направляя на их призрение и на другие нужды приюта ежегодно от 360 до 1200 руб. императрица Мария Александровна ежегодно отчисляла 200 руб. Больше других членов императорской фамилии пожертвовал принц П. Г. Ольденбургский. Детскому приюту в память Марии, Екатерины и Георгия, входившему в Санкт-Петербургский совет, принц направил с 1867 по 1880 г. В общей сложности около 30 тыс. руб., не считая постоянных подарков продуктами и вещами (помимо приюта его имени, не входившего в состав Ведомства императрицы Марии). После кончины принца «шефство» над упомянутым приютом продолжил его сын, принц Алексей Петрович Ольденбургский, ежегодно жертвуя от имени своего и супруги 3000 руб.
Пожертвования высочайших особ на призрение детей не могли поразить воображение современников своими масштабами. Это можно объяснить тем, что детские приюты пользовались меньшим вниманием императорской фамилии по сравнению, например, с женскими институтами. Однако главная причина была не в этом. Как отмечалось, члены монаршей семьи не ставили целью превзойти своих подданных щедростью и великодушием. Имела значение не сумма пожертвования, а факт участия в благотворительности членов первой семьи империи. Общее с ними богоугодное дело должно было возвышать в собственных глазах обычных благотворителей и тем самым стимулировать их к пожертвованиям. По сути же Романовы ничем не отличались от последних, жертвуя в зависимости от своих представлений о целях и задачах подведомственных им учреждений и, вероятно, от настроения.
Подобно воспитательным домам, детские приюты Ведомства учреждений императрицы Марии давали не только собственно призрение, но и образование. Обучение и воспитание в детских приютах строилось, исходя из задач, стоявших перед этими заведениями. В них призревались, главным образом, дети из низших сословий. Как полагала председательница Санкт-Петербургского совета Ю. П. Строганова, систему воспитания и образования в приютах следовало организовать таким образом, чтобы «умственное образование детей не переходило за черту первоначальных познаний в чтении и письме, догматах Православной церкви, четырех правил арифметики, а также и важнейших событий из священной и отечественной истории»[594]. Но даже и в столице достичь этого уровня было нелегко. Строганова так характеризовала контингент приютов: «в числе детей, поступающих в приюты, из ста едва ли двадцать имеют какое-либо понятие о существовании Бога; едва ли пятнадцать знают какую-либо молитву; едва ли десять не загрубели в самых дурных пороках, в самых непростительных привычках»[595]. Несмотря на это, через три-четыре месяца пребывания в приютах дети, по словам председательницы, «смягчались, оказывая положительное влияние на сверстников и даже на родителей»[596].
