Число детей, сдававшихся в воспитательные дома в 80-е годы XIX столетия, увеличивалось, как и раньше. Прежними оставались причины, по которым матери приносили детей – боязнь общественного осуждения за рождение ребенка вне брака, бедность, отсутствие средств на содержание ребенка. Увеличению количества поступавших в воспитательные дома, косвенно способствовал и технический прогресс в России. Бурное железнодорожное строительство во второй половине XIX в. связало Петербург и Москву с губерниями, поездки из которых в столицы до этого времени были очень длительными. Если раньше воспитательные дома были ограждены от наплыва детей из губерний расстояниями, то с появлением нового вида транспорта появилась возможность быстро привозить детей из отдаленных мест. Это вызвало развитие существовавшего и раньше «питомнического промысла». «во многих губернских городах для сбора и отправления в столичные воспитательные дома младенцев, – говорится в записке «о мерах к улучшению системы призрения подкидаемых незаконнорожденных детей», разосланной в 1888 г. Ведомством императрицы Марии губернаторам, – существует особый род женщин – комиссионерок, которые услуги свои в этом деле выработали в весьма выгодный промысел: они собирают на месте детей, временно призревают их у себя при самых ужасных условиях, а затем, набрав такое их количество, которое обеспечивает выгодность сбыта (за каждого отправляемого мать уплачивает условленную комиссионную плату) везут их в столицы…»[567]. В записке отмечается, что «по личным заявлениям некоторых губернаторов все меры, принимаемые против подобных злоупотреблений, не достигают желаемых результатов»[568]. Это объяснялось тем, что питомнический промысел был довольно выгодным делом. В ответе на записку, направленном в канцелярию по учреждениям императрицы Марии от имени Псковского губернатора, говорится, что в губернии была пресечена деятельность группы таких комиссионерок, которые «за каждого младенца, отвозимого ими в Петербург в течение последних десяти лет, они брали от 15 до 25 руб.»[569]. Наконец, воспитательных домов было два на всю империю. «недостаточность двух столичных воспитательных домов в империи, – говорится в упомянутой записке, – для возможно полного удовлетворения потребностей призрения незаконнорожденных и оставленных матерями детей составляет факт давно всеми признанный и не требующий нового обследования, ни подтверждения новыми статистическими данными»[570]. Однако ведомство императрицы Марии признавало этот факт, «не касаясь принципиального вопроса о том, представляют ли вообще воспитательные дома в том виде, как они существуют, единственную и необходимую форму, в которой должно выражаться попечение о подкидаемых младенцах…»[571].
Осторожность, с которой затрагивается этот вопрос, объяснима. Воспитательные дома хранили вековые традиции благотворительности и призрения под покровительством императорской фамилии. С высоты престола не поступало никаких сигналов, свидетельствовавших о том, что власть хочет расширить функции воспитательных домов или изменить их статус. Поэтому, рассуждая о системе общегосударственного призрения «подкидаемых» детей, автор записки не рассматривает воспитательные дома в качестве основы для ее создания. Следовало «принять два руководящих начала: 1. Децентрализация учреждений призрения путем постепенного открытия приемных заведений в наиболее населенных местах империи, по мере возможности и указаниям опыта и 2. Привлечение к делу общественной и частной благотворительности»[572].
Последнее предложение весьма показательно. Сознавая, что призрение детей с младенческого возраста является общегосударственной задачей, с которой не справлялись воспитательные дома, ведомство учреждений императрицы Марии даже в принципе не рассматривало возможность постановки этой работы за счет казны. Предлагавшийся в записке путь организации призрения детей младенческого возраста и был выбран ведомством императрицы Марии. Но базой для создания такой системы стали не воспитательные дома, а детские приюты. Воспитательные дома оставались единственными в своем роде учреждениями по призрению детей и юношества.
В 80-е гг. XIX столетия подверглась преобразованиям система подготовки педагогических кадров для сельских школ воспитательных домов. Эти педагоги готовились в учительской семинарии в Павловске. В 1883 г. было введено новое положение о семинарии, получившей название «Мариинская учительская семинария принца Петра Георгиевича Ольденбургского». В семинарии обучались примерно сорок человек. Поступить в нее, как и раньше, могли только лучшие выпускники сельских школ. Из наиболее способных ежегодно отбирались двенадцать питомцев в возрасте от 15 до 18 лет. С мая по сентябрь они готовились к экзаменам и в случае их успешной сдачи зачислялись в семинарию 1 сентября. Согласно новому положению, учеба в семинарии продолжалась в течение трех последовательных годичных курсов, начинавшихся в сентябре и заканчивавшихся в июне. В каникулярное время ученики возвращались в деревни для участия в полевых работах.
Семинарская программа предусматривала изучение закона божьего, русского и церковнославянского языков с чтением, арифметики с основами геометрии, отечественной и всеобщей географии и истории России, чистописания, рисования и черчения, самых общих сведений из всеобщей истории. Помимо общеобразовательных предметов изучалась педагогика, которая понималась как «методика элементарных наук», а также «общие сведения из школьной гигиены»[573]. В последнем классе учащиеся проходили педагогическую практику в двухклассном училище при семинарии. Выпускники обязаны были прослужить в учреждениях воспитательного дома не менее шести лет. Со временем они получали возможность повысить свой сословный статус. Те из них, кто «беспорочно» выполнял обязанности учителей в течение двенадцати лет в сельских школах любого ведомства, удостаивались звания личных почетных граждан.
Во второй половине XIX столетия Санкт-Петербургский и Московский воспитательные дома оставались единственными в российской империи учреждениями, обеспечивавшими призрение детей и юношества, начиная с младенческого возраста до совершеннолетия. К тому времени они имели большой опыт такой работы, но был «оплачен» жизнями умерших в домах питомцев.
К началу 1890-х гг. смертность в воспитательных домах существенно сократилась. Они окончательно приняли форму единых учебно-воспитательных комплексов, в состав которых входили собственно дома в столицах и школы в сельских округах. В состав Петербургского воспитательного дома, кроме того, входила Мариинская учительская семинария принца П. Г. Ольденбургского, готовившая кадры для сельских школ. Воспитательные дома вполне могли стать базовой «экспериментальной площадкой» для развития общегосударственной системы призрения детей с младенческого возраста, вопрос о которой был поставлен ведомством императрицы Марии в упомянутой выше записке. Власть, однако, не пожелала расширить или изменить функции воспитательных домов. Поэтому новые преобразования, предпринятые в конце XIX в. были направлены не на расширение, а на совершенствование деятельности воспитательных домов.
Кроме Санкт-Петербургского и московского воспитательных домов, ведомство учреждений императрицы Марии располагало и другими однотипными учебно-воспитательными заведениями. Это были детские приюты, в своей деятельности преследовавшие те же цели, но имевшие иные сроки и формы призрения, другую организационную структуру и порядок управления. Они входили в состав особой управленческой структуры, менявшей названия и полномочия, но неизменно находившейся в системе учреждений императрицы Марии. Традиционно эта управленческая структура именовалась как «ведомство детских приютов».
