Со двора возвращались раскрасневшиеся, несмотря на морозец, распаренные, голодные. Стоило только переступить порог, как в ноздри шибанул аромат наваристого мясного бульона. У пацанов тут же заурчало в животах, а взгляды сделались шальными, недоверчивыми. Не верилось им, что все это, вкусно пахнущее, для них. А Кузьме тут же вспомнилось, как в задумчивости стояла Галка над зайцем, как прикидывала что-то в уме. Оказалось, прикидывала, на сколько частей его можно поделить, чтобы подольше хватило. А что там делить, в этом несчастном зайце?! Так он Галке и сказал:
– Закидывай все, что есть, не жмоться.
А она все никак не могла решиться на этакое расточительство:
– Я бы еще завтра супа сварила. Столько мяса…
– Завтра я тебе нового беляка добуду, – пообещал Кузьма и щедрой рукой порубил тушку на куски.
А теперь вот заяц пах на весь дом, пах так вкусно, что у самого Кузьмы потекли слюнки. Когда расселись за большим столом, первую миску Галка налила ему, протянула с благодарной улыбкой. И Кузьме, всякого в своей жизни повидавшему, сделалось вдруг страшно неловко.
– Сначала сами, – буркнул он, наверное, излишне строго, но дети не испугались этой его строгости. И просить их дважды тоже не пришлось. Похлебку умяли в два счета, косточки обглодали, тарелки облизали. А Галка хотела зайца делить, дуреха.
Все-таки миску похлебки съесть она Кузьму заставила, пусть и девчонка еще, пусть и серебряных кровей, а с понятием. Кайсы бы праправнучкой своей гордился. Да Кузьма и сам вдруг почувствовал это странное, доселе неведомое чувство радости за чужого человека, вот за эту пигалицу! И тут же вслед за гордостью пришел стыд за то, что долг свой перед Кайсы и всем Галкиным родом исполнил он лишь формально, сделал то, что просили, а от остального открестился. Почти открестился…
После обеда сытые, уставшие дети разомлели. Санька клевать конопатым носом начал прямо за столом, да тут же и заснул. Кузьма отнес его наверх, уложил в кровать, прикрыл сверху шерстяным одеялом, осмотрелся. Места в комнате было много, а вот кроватей явно не хватало. Решить этот вопрос можно было в два счета, нужно только Марка взять в помощники.
В одной из комнат второго этажа обнаружили десять сломанных кроватей. Из десяти Кузьма с Марком собрали шесть, оттащили в детскую. Найденные старые тюфяки выпотрошили, набили свежей соломой из сарая, получилось вполне себе ничего. Не перина, конечно, но и бока не отлежишь, как на голых досках. Пока ремонтировались да устраивались по-новому, начало смеркаться. И с сумерками дети поникли, как цветы в конце жаркого дня. Вот только что болтали и щебетали, как вдруг затаились. Чего боятся: возвращения директрисы, волков или албасты? А может, всего и сразу? Спрашивать Кузьма не стал, время покажет.
Он курил самокрутку, стоя на крыльце, когда скрипнула дверь, выпуская наружу Марка. Мальчишка молча стал рядом, но было видно, что вышел он не просто так, не воздухом подышать.
– Ну, говори уже, – сказал Кузьма, глубоко затягиваясь. – Чего хотел?
– Спросить хотел, дядька Кузьма.
– Спрашивай.
– Вы не уйдете?
– Этой ночью? – На мальца, побледневшего то ли с мороза, то ли от страха, он посмотрел очень внимательно.
– С вами так спокойно. – Марк отвел взгляд, словно стеснялся говорить такие глупости, глядя в глаза. – Мы думали, нам тут всем конец, что не справимся. А потом появилась Галка и стало лучше. Но Галке самой тяжело, она старается, даже с Аделаидой из-за меня поругалась, но… – Он мотнул головой. – Ей не справиться.
– А я, по-твоему, справлюсь? – усмехнулся Кузьма, хоть и было ему не до смеха. Мальчишка ведь сейчас рассуждал об очень серьезных вещах, почти по-взрослому рассуждал.
– Я тут самый старший, – заговорил Марк после долгого молчания. – Почти год, считай. Я многое видел, хоть и не все понимал.
– Что ты видел? – Вот опять охотник в Кузьме сделал стойку, заподозрил неладное.
– Разное. – Марк поежился. – Мы тут все вроде как сироты, а вроде как и нет.
– Не понимаю, объясни!
– У меня вот, к примеру, есть дед. И когда меня в детский дом забирали, дед живой был и крепкий, а они все равно… – Марк замолчал, шмыгнул носом, но плакать не стал, продолжил твердо: – Меня прямо у школы встретили…
– Кто встретил? – спросил Кузьма, уже заранее зная ответ.
– Мефодий. Подкараулил на улице и забрал, привез к этой… – Марк болезненно поморщился.
– К Аделаиде, – подсказал Кузьма.
– Да. А она сказала, что теперь заботиться обо мне будет советское государство, потому что дед мой неблагонадежный, потому что он враг народа. А он никакой не враг! – Голос мальчишки дрогнул. – Он хороший человек! Порядочный! Он и меня учил таким быть. Я просил, умолял, чтобы пустили к деду, чтобы хотя бы попрощаться дали, а они не позволили, в тот же день увезли из города.
– Из какого города? – спросил Кузьма.
– Из Перми.
– Чем занимался твой дед? – Мальчонку он успокаивающе погладил по голове, ощутил под ладонью колкий ежик его отрастающих волос.
– Он был ювелиром. Самым известным в Перми, одним из самых лучших. Он никогда никому ничего плохого не сделал, никому врагом не был.
Значит, ювелиром. Одним из лучших в Перми… Слыхал Кузьма от старого Кайсы о пермском ювелире. Старинный еврейский род, целая династия, стяжавшая себе небывалую славу благодаря удивительной красоты изделиям из серебра. Вот только не серебро это было, Кайсы так сразу и сказал:
– Полозова кровь. Досталось Соломону Яковлевичу от одной старой сделки. Что это за металл, объяснять тебе не нужно, – и на подаренный албасты клинок посмотрел этак многозначительно. – В оружии он опасен, в оберегах незаменим, а в побрякушках… – Кайсы вздохнул: – А побрякушки мало того, что в шедевры превращает, так еще молодость их владельцам продлевает.
Про продление молодости Кузьма знал не понаслышке, своими собственными глазами видел, каким крепким, двужильным оставался Кайсы, несмотря на более чем преклонный возраст. А потом и на собственной шкуре испытал. Кому сказать, сколько лет он на самом деле небо коптит, не поверят. Да он и сам уже позабыл, сколько. А тут, выходит, вот этот чернявый и есть потомок того самого пермского ювелира. Но уточнить правду все равно стоило.
– Как твоя фамилия, Марк?
– Атлас. Марк Самуилович Атлас. А почему вы спрашиваете, дядька Кузьма? Вы знали моего деда?
– Нет. – И ведь не соврал, а на душе все равно гадко. Мальчонка-то оказался из тех самых, из знаменитых Атласов. – Ты рассказать что-то хотел, – напомнил он. – Что-то про детский дом.
– Они плохие люди. – Марк вцепился в рукав его шинели и сам этого не заметил. – Очень плохие! Дети появляются, иногда совсем маленькие, как Санечка, иногда такие, как я. Живут какое-то время в детдоме, а потом… – Он снова шмыгнул носом.
