Ллойд познакомился с анархизмом во время своего краткого пребывания в Барселоне. Это была активно фундаменталистская форма коммунизма. Офицерам и простым людям платили одинаково. Рестораны шикарных отелей превратили в столовые для рабочих. Официанты возвращали чаевые, любезно объясняя, что традиция чаевых устарела. Повсюду висели плакаты, осуждающие проституцию как эксплуатацию товарищей женщин. Повсюду царила чудесная атмосфера свободы и товарищества. Русские были вне себя от ярости.
– А сейчас, – продолжал Ленни, – правительство перебросило из Мадрида войска коммунистов и объединило нас всех в новую, Восточную армию – целиком и полностью под руководством коммунистов, разумеется.
Подобные разговоры приводили Ллойда в отчаяние. Путь к победе был один: если все левые фракции будут действовать заодно, как они действовали заодно – во всяком случае, в конце – в битве на Кейбл-стрит. Но на улицах Барселоны анархисты и коммунисты выступали друг против друга.
– Премьер-министр Негрин – не коммунист, – сказал он.
– А разницы никакой.
– Он понимает, что без поддержки Советского Союза нам конец.
– Но это что означает, что мы должны бросить демократию и дать управлять нами коммунистам?
Ллойд кивнул. Все разговоры о правительстве кончались одинаково: мы что, должны делать, что скажут Советы, только потому, что они единственные согласны продавать нам оружие?
Они спустились с холма.
– А не выпить ли нам по чашечке чаю? – сказал Ленни.
– Да, с удовольствием. Мне, пожалуйста, два кусочка сахару.
Это была их привычная шутка. Никто из них уже много месяцев не пил чаю.
Они подошли к своему лагерю у реки. Взвод Ленни размещался в нескольких грубых каменных зданиях у реки – раньше, наверное, здесь держали коров, пока крестьяне не бежали от войны. В нескольких шагах вверх по реке стоял лодочный сарай, который заняли немцы из 11-й интернациональной бригады.
Ллойда с Ленни встречал двоюродный брат Ллойда Дейв Уильямс. Как и Ленни, Дейв за год повзрослел на десять лет. Он выглядел тощим, но крепким, его кожа была пыльной и загорелой, вокруг глаз появились морщинки – оттого что приходилось постоянно щуриться на солнце. Он был в куртке и брюках цвета хаки, на поясе висели кожаные подсумки, а сапоги закрывали лодыжки, – все это и представляло собой форму, хотя мало у кого из солдат наблюдался полный комплект. Его шея была обмотана красным хлопковым шарфом. У него была русская винтовка Мосина – Нагана со старомодным откидным игольчатым штыком, делающим оружие менее неуклюжим. На поясе у него был немецкий девятимиллимитровый «люгер» – должно быть, взял у убитого офицера мятежников. Было видно, что и с винтовкой, и с пистолетом он обращался крайне бережно.
– У нас гость! – восхищенно крикнул он.
– Кто такой?
– Такая! – сказал Дейв, указывая.
В тени уродливого черного тополя около дюжины английских и немецких солдат разговаривали с потрясающе красивой женщиной.
– О, бог мой, – сказал по-валлийски Ленни. – Это просто бальзам на мои раны!
Ей было, на взгляд Ллойда, лет двадцать пять, и она была маленького роста, с большими глазами и густыми черными волосами, заколотыми и увенчанными армейской пилоткой. Мешковатая форма, казалось, прилегала к ее телу, словно вечернее платье.
Доброволец по имени Хайнц, зная, что Ллойд понимает по-немецки, сказал ему на своем языке:
– Это Тереза. Она приехала учить нас читать.
Ллойд понимающе кивнул. В интернациональные бригады входили добровольцы из разных стран вперемешку с испанскими солдатами, а среди испанцев было мало грамотных. Все свое детство они распевали катехизис в деревенских школах, которыми руководила католическая церковь. Многие священники не учили детей читать, чтобы потом они не взялись за социалистические книжки. В результате при монархии только половина населения умела читать и писать. Республиканское правительство, избранное в 1931 году, улучшило ситуацию с образованием, но миллионы испанцев все еще оставались неграмотными, и занятия для солдат продолжали проводить даже на передовой.
– Я неграмотный, – заявил Дейв, что было неправдой.
– Я тоже, – сказал Джо Эли, преподававший в Университете Колумбии в Нью-Йорке.
– Как вы думаете, сколько раз я уже слышала эту шутку? – сказала Тереза по-испански, но, видимо, не сильно рассердилась. Голос у нее был низкий, спокойный и очень красивый.
Ленни подошел ближе.
– Сержант Гриффитс, – сказал он, – для вас готов сделать все, что угодно.
Она одарила его ослепительной улыбкой.
– Я высоко ценю ваше предложение, – сказала она.
– Сеньора, я очень рад вашему приезду, – официально обратился к ней Ллойд, стараясь говорить по-испански как можно лучше. В эти десять месяцев он много времени провел за изучением испанского языка. – Я лейтенант Уильямс. Я могу точно сказать вам, кому из солдат требуются занятия… а кому – нет.
– Вот только лейтенанту Уильямсу нужно отбыть в Бухаралос для получения распоряжений, – сказал Ленни, словно отпуская его. Бухаралос был небольшой городок, где размещался штаб правительственных войск. – А мы с вами, может быть, обойдем позиции, чтобы найти подходящее место для занятий, – он говорил так, словно приглашал на прогулку при луне.
Ллойд улыбнулся и кивнул. Он ничуть не возражал против ухаживаний Ленни за Терезой. У него самого не было настроения флиртовать, а Ленни, казалось, уже влюбился. По мнению Ллойда, шансы Ленни были близки к нулю. Тереза была образованная двадцатипятилетняя женщина, и вполне возможно, что она получает дюжину предложений руки и сердца в день, а Ленни – семнадцатилетний мальчишка-шахтер, который уже около месяца нормально не мылся. Но он ничего не сказал: Тереза была вполне в состоянии и сама о себе позаботиться.
Появился новый персонаж – человек возраста Ллойда, лицо которого показалось Ллойду смутно знакомым. Одет он был лучше, чем одевались солдаты, в шерстяные брюки и хлопковую рубашку, и у него был пистолет в кобуре на пуговице. Волосы у него были такие короткие, что выглядели скорее как отросшая щетина – этот стиль любили русские. Он был лишь лейтенантом, но выглядел уверенно, даже властно. На хорошем немецком языке он сказал:
– Мне нужен лейтенант Гарсиа.
– Его здесь нет, – ответил Ллойд на том же языке. – А мы с вами где раньше встречались?
Русский, кажется, одновременно испугался и рассердился, – как человек, нашедший в своей скатке с постельным бельем змею.
– Мы никогда не встречались, – твердо сказал он. – Вы ошибаетесь.
– В Берлине! – щелкнул пальцами Ллойд. – В тысяча девятьсот тридцать третьем году. На нас напали коричневорубашечники.
На миг на лице русского отразилось облегчение, словно он ожидал чего-то худшего.
