Маркус опять бросился на него, но на этот раз он легко уклонился от страшного удара.
– Зачем вы это сделали? Зачем? – пронзительно крикнул Маркус.
Потом, так же внезапно, он упал на свой стул, закрыл лицо руками и зарыдал.
– Заткнись, дурак, – процедил Володя сквозь разбитые губы. Потом, оглядевшись, сказал посетителям: – Ничего, просто у человека неприятности.
Все отвернулись, а один даже ушел. Москвичи старались неприятностей избегать. Опасно было даже разнимать двоих сцепившихся пьяниц – вдруг кто-то из них большой партийный начальник. А по Володе было видно, что он из этих: шуба у него была отличная.
Володя снова повернулся к Маркусу. Понизив голос, он со злостью сказал:
– Какого черта вы все это устроили?
Он говорил по-немецки: русский язык Маркус знал плохо.
– Вы арестовали Ирину! – плача, ответил тот. – Вы жгли ей соски сигаретой! Паршивый ублюдок!
Володя вздрогнул. Ирина была русская подруга Маркуса. Володя начал понимать, в чем дело, и у него появилось плохое предчувствие. Он сел напротив Маркуса.
– Я не арестовывал Ирину, – сказал он. – И если она пострадала – мне очень жаль. Расскажите мне, что случилось.
– За ней пришли в середине ночи. Мне рассказала ее мать. Кто они такие, они не сказали, но не обычная милиция – одеты лучше. Куда ее увезли, она не знает. Ее спрашивали обо мне и обвиняли в шпионаже. Ее пытали и насиловали, а потом вышвырнули на улицу.
– Черт, – сказал Володя. – Мне ужасно жаль.
– Вам – жаль? Вы, должно быть, это и устроили, кто же еще?
– Я клянусь, разведка к этому никакого отношения не имеет.
– Мне все равно, – сказал Маркус. – С меня хватит – и вас, и вашего коммунизма.
– В войне с капитализмом не обходится без жертв, – сказал Володя, хоть и сам понимал, как жалко это звучит.
– Вы, идиот юный, – сказал яростно Маркус, – вы разве не понимаете, что социализм означает свободу от этого дерьма?
Володя поднял взгляд и увидел в дверях дюжего мужика в кожаной куртке. И инстинктивно почувствовал, что тот пришел сюда не пиво пить.
Что-то происходило, но что – Володя не понимал. Он был новичком в этой игре, и вот сейчас недостаток опыта он ощущал как нехватку жизненно важного органа. Он чувствовал опасность, но не знал, что делать.
Вошедший подошел к столику, где сидели Володя и Маркус.
Крысомордый встал. Он был примерно одного возраста с Володей. Речь у него оказалась на удивление чистая, как у образованного человека.
– Вы арестованы, оба, – сказал он.
Володя выругался.
Маркус вскочил на ноги.
– Я атташе по торговля в германское посольство! – взвизгнул он, не соблюдая никаких правил грамматики. – Вы не мочь арестовать! Я иметь дипломатическая неприкосновенность!
Остальные посетители поспешно покинули пивную, толкаясь и мешая друг другу протиснуться в дверь. Остались только двое: заведующий пивной, испуганно протирающий стойку грязной тряпкой, да проститутка с сигаретой, глядящая в свою пустую рюмку.
– Меня арестовать вы тоже не можете, – спокойно сказал Володя и вынул из кармана удостоверение. – Я лейтенант Пешков, разведывательное управление РККА. А вы-то кто такие?
– Дворкин, НКВД.
А человек в кожаной куртке сказал:
– Березовский, НКВД.
Чекисты. Володя застонал: мог бы и догадаться. Деятельность НКВД пересекалась с деятельностью разведупра. Его предупреждали, что оба ведомства вечно наступают друг другу на пятки, но сам он впервые с этим столкнулся.
– Я так понимаю, – сказал он Дворкину, – что это вы пытали девушку этого человека?
Дворкин вытер нос рукавом; по всей видимости, неприятная привычка не являлась частью маскировки.
– Она ничего не знала, – сказал он.
– Значит, вы зря жгли ей грудь сигаретой?
– Ей еще повезло. Была бы она шпионкой – было бы хуже.
– А вам не приходило в голову сначала согласовать с нами?
– А вы с нами когда что-нибудь согласовывали?
– Я выхожу, – сказал Маркус.
Володя почувствовал отчаяние. Сейчас он потеряет ценного сотрудника.
– Не надо, – сказал он с мольбой. – Мы поможем Ирине. Она получит самое лучшее лечение…
– Да пошли вы! – сказал Маркус. – Больше вы меня не увидите.
И он ушел.
Дворкин не знал, как поступить. Ему не хотелось отпускать Маркуса, но если бы он попытался его арестовать, то выставил бы себя на посмешище. В конце концов он сказал Володе:
– Вы не должны позволять так с собой разговаривать. Это создает впечатление слабости. А вас должны уважать.
– Ах ты гад, – сказал Володя. – Ты что, не понимаешь, что вы натворили? Этот человек был ценным источником достоверной информации – а теперь, после вашей ошибки, он больше никогда не будет на нас работать.
Дворкин пожал плечами.
– Как вы ему сами сказали, иногда случаются и жертвы.
– Да пошел ты!.. – сказал Володя и вышел.
По дороге назад, на мосту через реку, его мутило. Ему было тошно от мысли, что сделало НКВД с ни в чем не повинной женщиной, и угнетала потеря источника. Он сел на трамвай: машины ему еще по возрасту не полагалось. Он погрузился в свои мрачные размышления, а трамвай сквозь снегопад вез его к месту работы. Нужно было доложить майору Лемитову, но он не знал, как лучше подать эту историю. Нужно было дать понять, что он-то ни в чем не виноват, но так, чтобы не выглядеть при этом оправдывающимся.
Штаб разведупра стоял на краю Ходынского аэродрома, где терпеливо ездила снегоуборочная машина, очищая взлетно-посадочную полосу. Это было здание странной архитектуры: двухэтажное, без окон во внешних стенах, здание шло вокруг двора, в котором стоял девятиэтажный штаб управления, торча, как острый палец из кирпичного кулака. Зажигалки и шариковые ручки проносить внутрь не разрешалось: на них мог отреагировать металлоискатель на входе, так что РККА предоставляла каждому своему сотруднику одну зажигалку и одну ручку. Ремень с пряжкой тоже вызывал проблемы, так что большинство работников носило подтяжки. Такое количество охранников, разумеется, было излишним: москвичи готовы были на все, лишь бы не попасть в это здание, и не нашлось бы ни одного настолько сумасшедшего, чтобы пожелать тайком сюда проникнуть.
Володя работал в одном кабинете с еще тремя младшими офицерами. Их металлические столы стояли вплотную к противоположным стенам. Места было так мало, что стол Володи не давал двери раскрыться полностью. Записной острослов отдела Камень посмотрел на его распухшие губы и сказал:
– Кажется, чей-то муж явился домой раньше времени?
