Он побледнел.
– Изнасиловали? Кто?!
– Я не знаю их имен, – сказала Карла.
– Имен?.. – Вернер осекся. – Значит… это был не один?
– Пять солдат Красной Армии.
– Пять? – Его голос перешел в шепот.
Карла кивнула.
– Но… ты разве не могла… я хочу сказать…
Фрида сказала:
– Меня тоже насиловали. И маму.
– Господи боже, что же здесь творится?
– Здесь – ад, – сказала Фрида.
Вернер тяжело опустился на потертый кожаный стул.
– Я думал, что это я был в аду, – сказал он и закрыл лицо руками.
Карла прошла через комнату и подошла к нему, все еще держа на руках Валли.
– Вернер, посмотри на меня, – сказала она. – Пожалуйста.
Он поднял голову, его лицо было искажено болью.
– Ад закончился, – сказала она.
– Так ли?
– Да, – твердо сказала она. – Жизнь тяжела, но нацистов больше нет, война кончена, Гитлер мертв, а насильников-красноармейцев более-менее держат в узде. Кошмар кончился. И мы оба – живы и вместе.
Он потянулся к ней и взял ее за руку.
– Ты права.
– У нас есть Валли, а через минуту ты познакомишься с пятнадцатилетней девочкой по имени Ребекка, которая каким-то образом стала моим ребенком. Мы должны создать новую семью из того, что нам оставила война, точно так же, как приходится строить новые дома из обломков, лежащих на улицах.
Он кивнул, соглашаясь.
– Мне нужна твоя любовь, – сказала она. – И Ребекке с Валли – тоже.
Он медленно встал. Она смотрела на него, ожидая ответа. Он ничего не сказал, но после долгого раздумья поднял руки к ней и ребенку – и нежно обнял их обоих.
IV
По все еще действующим законам военного времени британское правительство имело право открыть угольную шахту где угодно, независимо от желания землевладельца. Компенсация полагалась лишь за потерю дохода от фермерской земли или коммерческого объекта.
Билли Уильямс как министр угольной промышленности принял решение об открытых угольных разработках на землях Ти-Гуина, величественной резиденции графа Фицгерберта, расположенной в окрестностях Эйбрауэна.
Никакой компенсации не полагалось, так как объект был не коммерческий.
На скамьях консерваторов в палате общин поднялся шум.
– Ваша гора шлака окажется прямо под окнами спальни графини! – возмущенно произнес один тори.
Билли Уильямс улыбнулся.
– А гора шлака графа пятьдесят лет была под окнами моей матери, – ответил он.
Ллойд Уильямс и Этель приехали вместе с Билли в Эйбрауэн накануне того дня, когда инженеры должны были начать закладку рудника. Ллойду не хотелось оставлять Дейзи, которая должна была недели через две родить, но это был исторический момент, и ему хотелось там присутствовать.
Дедушке и бабушке было уже под восемьдесят. Дедушка, несмотря на свои очки с толстыми линзами, почти ничего не видел, а у бабушки спина совсем согнулась.
– Хорошо-то как! – сказала бабушка, когда они все уселись за старый кухонный стол. – Мои дети, оба, приехали!
Она поставила на стол вареное мясо, пюре из репы и тарелку с толстыми ломтями домашнего хлеба, намазанными жиром, стекающим с мяса, когда оно готовится, – его называют смалец. Чтобы запивать это, она налила в большие кружки сладкий чай с молоком.
Ллойд часто так ел в детстве, но сейчас эта пища показалась ему грубой. Он знал, что даже в тяжелые времена французские и испанские женщины умудрялись готовить вкусно, приправляя еду чесноком и ароматными травами. Он стыдился своей привередливости и делал вид, что ест и пьет с удовольствием.
– Жаль сады Ти-Гуина, – бестактно заметила бабушка. Эти слова больно задели Билли.
– Что ты говоришь? – воскликнул он. – Британии нужен уголь!
– Но все так любят эти сады. Они действительно прекрасны. Я и сама с детства туда ходила не реже, чем раз в год. Больно будет смотреть, как их вырубают.
– В самом центре Эйбрауэна есть отличный парк!
– Это не то же самое, – упрямо сказала бабушка.
– Женщинам никогда не понять политики, – сказал дедушка.
– Да, – сказала бабушка. – Нам этого не понять.
Ллойд поймал мамин взгляд. Она улыбнулась и ничего не сказала.
Билли и Ллойд легли во второй спальне, а Этель устроила себе постель на кухонном полу.
– Я спал в этой комнате с рождения – пока не ушел в армию, – сказал Ллойду Билли, когда они улеглись. – И каждое утро я смотрел в окно на эту чертову гору шлака.
– Говори потише, дядя Билли, – сказал Ллойд. – Ты же не хочешь, чтобы бабушка услышала, как ты ругаешься.
– Да, ты прав, – сказал Билли.
На следующее утро после завтрака все они пошли вверх по склону холма к господскому дому. Утро было теплое, дождя – для разнообразия – не было. Очертания гор на фоне неба были смягчены летней травой. Когда стал виден Ти-Гуин, Ллойд понял, что невольно смотрит на него как на прекрасное здание, а не как на символ угнетения. Конечно, это было и то и другое: в политике не так все просто.
Огромные железные ворота были распахнуты. Семья Уильямсов прошла на территорию поместья. Уже собралась толпа: люди подрядчика со своей техникой, человек сто или около того – шахтеры и их семьи, граф Фицгерберт со своим сыном Эндрю, горстка репортеров с блокнотами и съемочная группа.
Сады были так красивы, что дух захватывало. Аллея старых каштанов пышно зеленела, по озеру плавали лебеди, клумбы играли яркими красками. Ллойд понял, что Фиц очень постарался, чтобы поместье выглядело как можно лучше. Он хотел навесить на лейбористское правительство ярлык разрушителей.
Ллойд поймал себя на том, что сочувствует Фицу.
Мэр Эйбрауэна давал интервью.
– Люди этого города против открытых горных работ, – сказал он. Ллойд удивился: ядро городского совета составляли лейбористы, и им, должно быть, было нелегко идти против воли правительства. – Более ста лет красота этих садов исцеляла души людей, привыкших к угрюмому индустриальному пейзажу, – продолжал мэр. И, перейдя от подготовленной речи к личным воспоминаниям, добавил: – Я сам сделал предложение моей жене вон под тем кедром…
Он был прерван грубым лязгом, звучащим словно звук шагов железного великана. Обернувшись, Ллойд увидел, как по подъездной дороге приближается громадная машина. Она выглядела как самый большой в мире экскаватор – с огромной стрелой, метров тридцать в длину, и ковшом, в который легко мог поместиться грузовик. И самое удивительное – махина двигалась на стальных башмаках, и все вокруг вздрагивало, как только очередной башмак опускался на землю.
