– Его могли казнить за это, – сказала Фрида.
– Если бы мы знали кого-то, кто мог бы связаться с Москвой, мы могли бы изменить ход войны, – сказала Карла, словно продолжая обсуждать тяжесть преступления Хоакима.
– Возможно, – сказала Фрида.
Это подтвердило предположение. Для Фриды нормальной реакцией на такую историю было бы удивление, живой интерес, дальнейшие расспросы. А сегодня она не ответила ничем, кроме нейтральных фраз и неопределенного мычания. Вернувшись домой, Карла сказала матери, что интуиция ее не подвела.
На следующий день в госпитале Фрида с лихорадочным видом появилась в палате Карлы.
– Мне срочно нужно с тобой поговорить! – сказала она.
Карла меняла повязку молодой женщине, страшно обгоревшей при взрыве завода боеприпасов.
– Иди в раздевалку, – сказала она. – Я приду, как только смогу.
Через пять минут она нашла Фриду в крошечной раздевалке с сигаретой у открытого окна.
– Что случилось? – спросила Карла.
Фрида загасила сигарету.
– Это насчет твоего лейтенанта Коха.
– Я так и подумала.
– Ты должна получить от него больше информации.
– Я – должна? Что ты говоришь?!
– У него есть доступ к плану операции «Блау». Кое-что мы о ней знаем, но Москве нужны подробности.
Фрида сделала для себя неправильные выводы. Карла в замешательстве решила пока с этим смириться.
– Я могу спросить его…
– Нет. Ты должна заставить его принести тебе план операции.
– Не уверена, что это возможно. Он же не полный идиот. Ты не думаешь…
Фрида ее и слушать не стала.
– Потом надо его сфотографировать, – перебила она и достала из кармана формы коробочку из нержавеющей стали – маленькую, размером с сигаретную пачку, но поуже и подлиннее. – Это – фотоаппарат, сделанный специально, чтобы фотографировать документы. – Карла заметила на боку надпись «Минокс». – На одной пленке – одиннадцать кадров. Вот тебе три пленки. – Фрида вынула три кассеты, по форме напоминающие гантели, но достаточно маленькие, чтобы войти в фотоаппарат. – Пленка заряжается вот так… – Фрида продемонстрировала. – Когда снимаешь, смотришь в это окошко. Если что непонятно, читай эту инструкцию.
Карла никогда не видела Фриду такой бесцеремонной.
– Мне правда нужно подумать.
– Нет времени. Это твой плащ, да?
– Да, но…
Фрида рассовала фотоаппарат, пленки и инструкцию по карманам плаща. Казалось, она почувствовала облегчение, избавившись от них.
– Мне надо идти! – и она направилась к двери.
– Но Фрида!
Фрида наконец остановилась и посмотрела на Карлу.
– Что?
– Ну… Ты ведешь себя не как друг.
– Это – важнее.
– Ты загнала меня в угол.
– Ты сама создала эту ситуацию, когда рассказала мне про Хоакима Коха. Не притворяйся, что тебе не хотелось, чтобы я что-то сделала с этой информацией.
Это была правда. Карла сама толкнула этот снежный ком. Но она не представляла себе, к чему это приведет.
– А если он откажется?
– Тогда, наверное, ты всю оставшуюся жизнь будешь жить при нацизме.
И Фрида вышла.
– Черт… – сказала Карла.
Она стояла одна в раздевалке и думала. Она даже не могла без риска избавиться от маленького фотоаппарата. Он лежал у нее в кармане плаща, и вряд ли можно было отправить его в больничную урну. Ей придется выйти из здания, неся его в кармане, и поискать место, где можно будет незаметно его выбросить.
Но хочет ли она этого?
Казалось невероятным, чтобы Коха, несмотря на всю его наивность, можно было уговорить выкрасть в Военном министерстве копию плана операции «Блау» и принести его посмотреть своей возлюбленной. Однако если кто-нибудь и мог заставить его пойти на это, то только Мод.
Но Карла была в ужасе. Если ее поймают, пощады не будет. Ее арестуют и будут пытать. Она подумала о Руди Ротмане, как страшно он стонал, когда ему переломали пальцы. Она вспомнила отца – его так ужасно избили, что он умер. Ее преступление будет более тяжелым; значит, и наказание, соответственно, более жестоким. Ее казнят, конечн, – но далеко не сразу.
Она сказала себе, что согласна рискнуть.
Чего она не могла принять, так это опасности, что она поможет убить собственного брата.
Он был там, на восточном фронте, Хоаким это подтвердил. Он будет участвовать в операции «Блау». Если Карла поможет русским победить, в результате может погибнуть Эрик. Этого она вынести не могла.
Она вернулась к работе. Она действовала рассеянно, допускала ошибки, но, к счастью, врачи их не замечали, а пациенты сказать не могли. Когда наконец ее смена закончилась, она поспешно ушла. Фотоаппарат жег ей карман, но она не видела безопасного места, где можно выбросить его.
Интересно, где Фрида его взяла, подумала она. Денег у Фриды было полно, и она легко могла его купить, хотя ей пришлось бы давать объяснения, зачем ей такая вещь. Более вероятно, что она получила фотоаппарат от русских, год назад, перед тем как закрылось их посольство.
Когда Карла пришла домой, фотоаппарат все еще был у нее в кармане.
Рояля сверху слышно не было: сегодня урок Хоакима был назначен на более позднее время. Мама сидела за кухонным столом. Когда Карла вошла, Мод подняла на нее сияющий взгляд и сказала:
– Посмотри, кто приехал!
Это был Эрик.
Карла смотрела на него во все глаза. Он был страшно худ, но, по-видимому, не ранен. Форма была грязная, рваная, но лицо и руки он уже вымыл. Эрик встал и обнял ее.
Она тоже крепко обхватила его руками, не боясь испачкать безукоризненно чистое форменное платье.
– Ты цел, – сказала она.
На нем было так мало плоти, что она через тонкую ткань чувствовала все его кости – ребра, и бедра, и плечи, и позвоночник.
– Пока цел, – ответил он.
Она разжала руки.
– Ну, как ты?
– Получше многих.
– Но ты же не в этой хлипкой форме был зимой в России?
– Я стянул шубу с мертвого русского.
Она села за стол. Там уже сидела Ада. Эрик сказал:
– Ты была права. В смысле про нацистов. Вы были правы.
Ей было приятно, но она не очень понимала, что он имеет в виду.
– В каком смысле?
– Они убивают людей. Ты говорила мне. Папа тоже говорил, и мама. Простите, что я вам не верил. Простите. Прости, Ада, я не верил, что они убили твоего бедного маленького Курта. Теперь я знаю.
