– Профессор Вилрих просил привести лишь вас.
Но Ада при необходимости могла проявить упрямство.
– Фройляйн фон Ульрих пойдет со мной, – твердо повторила она.
Медсестра пожала плечами и кратко сказала:
– Идемте.
Их проводили в уютный кабинет. Эта комната была без перегородок. В камине горел огонь, а из полукруглого окна-эркера было видно озеро. Карла увидела, что кто-то шел под парусом, разрезая легкую зыбь, прямо по ветру – сейчас это был крепкий бриз. Вилрих сидел за столом с кожаным верхом. Рядом стояла банка с табаком и подставка с разнообразными трубками. Ему было около пятидесяти, он был высокого роста и крепкого телосложения. Все его черты казались крупными: массивный нос, квадратная челюсть, огромные уши и куполообразная лысина.
– Фрау Хемпель, я полагаю? – сказал он, взглянув на Аду. Ада кивнула. Вилрих посмотрел на Карлу. – А вы, фройляйн…
– Карла фон Ульрих, профессор. Я – крестная мать Курта.
Он поднял брови.
– Не слишком ли вы молоды, чтобы быть крестной матерью?
– Она принимала у меня роды! – возмущенно сказала Ада. – Ей было всего одиннадцать, но она справилась лучше, чем доктор, которого рядом не было!
Вилрих пропустил ее слова мимо ушей. По-прежнему глядя на Карлу, он произнес надменно:
– И, я вижу, надеетесь стать медсестрой.
Карла была в форме новичков. Но она считала, что не просто «надеется».
– Я прохожу практику, – сказала она. Вилрих ей не нравился.
– Пожалуйста, сядьте, – сказал он и открыл тонкую папку. – Курту восемь лет, но он достиг уровня развития лишь двухгодовалого ребенка.
Он помолчал. Ада и Карла ничего не ответили.
– Это неудовлетворительно, – сказал он.
Ада взглянула на Карлу. Та не знала, к чему он клонит, и дала это понять, пожав плечами.
– Для таких случаев появился новый метод. Однако Курта потребуется перевести в другую клинику. – Вилрих закрыл папку. Он посмотрел на Аду и в первый раз улыбнулся. – Я уверен, вы бы хотели, чтобы Курт прошел лечение, которое, возможно, улучшит его состояние.
Карле его улыбка не понравилась, она показалась ей гадкой.
– Не могли бы вы побольше рассказать нам об этом лечении, профессор? – сказала она.
– Боюсь, что это выше вашего понимания, – ответил он. – Даже если вы проходите практику.
Карла не собиралась позволять ему так от них отделаться.
– Я уверена, что фрау Хемпель хотела бы знать, предусматривает ли это лечение хирургическое вмешательство, или таблетки, или, например, электричество.
– Таблетки, – сказал он с очевидной неохотой.
– А куда его придется везти? – спросила Ада.
– Клиника находится в Акельберге, в Баварии.
Ада была слаба в географии, и Карла знала, что Ада не имеет представления, насколько это далеко.
– Двести миль от Берлина, – сказала она.
– О нет! – воскликнула Ада. – Как же я буду к нему ездить?
– Поездом, – раздраженно ответил Вилрих.
– Это четыре-пять часов, – сказала Карла. – Ей наверняка придется оставаться на ночь. А плата за проезд?
– Я не могу думать о таких вещах! – сердито сказал Вилрих. – Я врач, а не турагент!
Ада чуть не плакала.
– Ну, если от этого Курту станет лучше и он научится говорить, хотя бы несколько слов, и не ходить под себя… то, может быть, когда-нибудь мы сможем забрать его домой.
– Вот именно, – сказал Вилрих. – Я был уверен, что вы не хотели бы лишать его шанса на улучшение лишь из-за собственных эгоистических соображений.
– Но вы действительно хотите сказать, что Курт сможет жить нормальной жизнью? – сказала Карла.
– Медицина не дает гарантий, – сказал он. – Это должна знать даже практикантка.
От родителей Карла научилась нетерпимости к уверткам.
– Я не требую от вас гарантий, – твердо сказала она. – Я спрашиваю, каковы прогнозы. Вы должны прогнозировать результат, иначе вы бы не предлагали лечение.
Он покраснел.
– Это новый метод. Мы надеемся, что он улучшит состояние Курта. Это я вам и говорю.
– Это что, экспериментальная стадия?
– Медицина вообще экспериментальна. Любая терапия одному пациенту помогает, другому нет. Вы должны понимать, медицина не дает гарантий!
Карла хотела с ним поспорить, настолько надменно он говорил. Но она подумала, что это не основание делать выводы. Кроме того, она не была уверена, что у Ады вообще есть выбор. Врачи могли пойти против желания родителей, если здоровье ребенка находилось под угрозой. На самом деле они могли делать что хотели. Вилрих не спрашивал у Ады разрешения – у него не было в этом настоящей необходимости. Он говорил с ней, лишь чтобы избежать шума.
Карла спросила:
– Вы можете сказать фрау Хемпель, через сколько времени Курт сможет вернуться из Акельберга в Берлин?
– Довольно скоро, – ответил Вилрих.
Это ничего не значило, но Карла почувствовала, что, если она начнет на него давить, он снова рассердится.
У Ады был беспомощный вид. Карле было ее жаль; она сама не знала, что сказать. У них было мало информации. Карла заметила, что доктора часто так себя ведут: они словно хотели оставить свои знания при себе. Они предпочитали отделываться от пациентов общими фразами, а когда им задавали вопросы, начинали защищаться.
У Ады глаза наполнились слезами.
– Ну если есть хоть какая-то вероятность, что ему станет лучше…
– Вот это – отношение! – сказал Вилрих. Но Ада не договорила.
– А ты что думаешь, Карла? – спросила она.
Вилриха, похоже, рассердило, что спрашивают мнения простой медсестры.
– Ада, я с тобой согласна. Ради Курта эту возможность надо использовать, хоть тебе и будет тяжело.
– Очень разумно, – сказал Вилрих и встал. – Спасибо, что пришли. – Он подошел к двери и открыл ее. У Карлы создалось впечатление, что он не мог дождаться, когда они уйдут.
Они вышли из детдома и пошли назад на станцию. Когда их почти пустой поезд тронулся с места, Карла подняла листок, оставленный кем-то на сиденье. Он был озаглавлен «Как противостоять нацизму», ниже стоял список из десяти пунктов, что можно делать, чтобы ускорить падение режима. Начинался список с замедления темпа работы.
Карла и раньше видела такие листовки, хоть и не часто. Их распространяла какая-то подпольная организация.
Ада выхватила у нее листовку, смяла и выбросила в окно.
– Тебя же могут арестовать за то, что ты читаешь такие вещи! – сказала она. Когда-то Ада была няней Карлы и иногда вела себя так, будто Карла еще не выросла. Но Карла не возражала против ее начальственного тона, она понимала: это потому, что Ада ее любит.
