– Нет, я хочу поехать с тобой и мамой. Хочу навестить бабушку. Не хочу, чтобы она ушла.
– Никуда она не уйдет. Она просто упала с табуретки, и все.
– Я хочу поехать. Мне все равно!
– Мы можем принять участие в турнире на следующий год, – говорит Джоди. Поначалу я думаю, что она обращается к Сэму, но потом вижу, что на самом деле ее взгляд устремлен на меня. – Давайте все вместе съездим и навестим бабушку, договорились?
Мы мечемся по дому, запихивая в чемодан какие-то вещи и туалетные принадлежности. Все происходит так стремительно, что никому из нас сейчас не до копания в собственных эмоциях. Но в глубине души я отдаю себе отчет, что под тревогой и смятением скрывается еще одно чувство, которое я вполне в состоянии опознать. Это обида. Обида за Сэма, но и за себя самого тоже. Я так хотел, чтобы он что-то доказал на этом дурацком турнире, – и даже не подозревал, насколько это важно для меня самого.
В конце концов мы, набившись в машину полным составом, едем по дальним пригородам Бристоля, а затем по шоссе М5. Рядом с Сэмом на заднем сиденье сидит мучимая жестоким похмельем Эмма, прижимая к груди огромный термос с кофе и жалобно похныкивая. Они с Дэном вчера ночью отправились в клуб и завалились обратно к нему в квартиру только в три утра. Сэм поглядывает на нее с некоторой болезненной завороженностью во взгляде.
– А ее будет тошнить? – интересуется он.
– Неееет, – стонет Эмма.
– И что ты собираешься сказать маме? – спрашиваю я.
– Не знаю. Я не могу рассказать ей сам знаешь о чем. Сейчас неподходящий момент.
– Ясно.
– Я имею в виду, эта поездка ради нее, а не ради меня.
– Знаю.
– Я просто собираюсь держаться совершенно как ни в чем не бывало.
– Понял. Только не говори ей про Сэмов турнир по «Майнкрафту». Не хочу, чтобы она думала, что мы что-то пропустили из-за нее. Ладно?
– Нет проблем. Ладно, я пока посплю.
Остаток пути я не могу думать ни о чем, кроме инсульта. «Инсульт». Да, сейчас у нее с виду все в порядке, но к чему это все приведет? Случится ли за первым инсультом второй? Возможные следствия множатся и ветвятся в моем мозгу. Я всегда воспринимал маму как данность, как нечто незыблемое. Это всегда была единственная константа моей жизни. Что теперь будет?
Что теперь будет?
– Хочешь, я поведу? – спрашивает Джоди.
– Я в полном порядке. В порядке.
Четыре часа спустя мы въезжаем на парковку маленькой сельской больницы. Комплекс из современных кирпичных зданий, аккуратно расположенных вокруг маленького ухоженного газона, больше всего напоминает дом престарелых. И тишина на территории стоит точно такая же. Выбираемся из машины. Эмма прислоняется к дверце, тяжело дыша. Сэм выскакивает наружу и плюхается на скамейку рядом с газоном. Джоди уже направляется к входу, перехватив контроль. Проходя мимо, протягивает Сэму руку. Мы все тянемся следом.
Не успеваем переступить порог, как в нос ударяет знакомый больничный дух: неповторимое сочетание дезинфектанта и вареных овощей, немедленно воскрешающее в памяти все предыдущие визиты в заведения подобного рода. Этакий обонятельный удар под дых от собственной памяти. За стойкой сидит регистратор, молоденькая медсестричка читает какие-то записи на листке бумаги, прикрепленном к папке. Вид у нее усталый и замотанный. Я объясняю им, кто я такой, и медсестра ведет нас по светлому коридору, по стенам которого развешены детские рисунки, в небольшую палату за двустворчатой дверью. Две койки пустуют; еще одну занимает очень древняя старушка в ночной рубашке, которая, похоже, видела еще времена королевы Виктории. Сидя на постели, она втолковывает что-то еще более древнему старичку, сгорбившемуся в пластмассовом кресле рядом. Склонившись к ней, он клюет носом. А в дальнем правом углу я вижу маму: уже облаченная в пальто, очень прямая, она сидит с сумкой на коленях в изножье кровати. Всю ее руку до самых пальцев закрывает толстый слой гипса.
Внезапно на меня накатывает очень знакомое чувство. Возможно, это все усталость, возможно, тревога, но на самом деле это больше похоже на воспоминание, долгие годы хранившееся где-то на задворках моего сознания и теперь всплывшее. Мама, ждущая в больнице, одинокая и растерянная. Голос, объясняющий, что ничего поделать было нельзя. Хотите попрощаться?
Горе сжимает мне сердце, точно незримое глазу подводное течение под поверхностью бездонного темного океана.
Медсестричка смотрит на меня, и вид у нее делается встревоженный.
– У вашей мамы вчера был насыщенный день, – улыбается она.
– Обследование? – спрашиваю я.
– Консультант все вам объяснит.
И с этими словами она упархивает. Консультант объяснит? Что это значит? Хорошо это или плохо? Почему она сама не сказала? Это плохо. Наверняка плохо.
Наша маленькая компания перемещается в направлении маминой кровати. Мама, прищелкнув языком, пожимает плечами, как будто сама удивляясь нелепости своего нахождения здесь.
– Привет, сын! – произносит она. – Меня отказались выписывать, пока не подойдет консультант. Тут у них прямо как на курорте, только еда никуда не годится. Как твои дела? Привет, Джоди, привет, Сэм. А, Эмма. Привет! Какая приятная неожиданность. Значит, вот что нужно, чтобы ты приехала меня навестить? И как я раньше до этого не додумалась?
– Привет, – отзывается Эмма и, наклонившись, неуклюже обнимает маму.
Мы топчемся вокруг, не очень понимая, о чем говорить дальше. Мама, сидящая на кровати, кажется, не имеет никакого отношения к нашей бестолковой компании; ее решительный вид вдруг куда-то девается, и она в мгновение ока превращается в старую и бледную напуганную женщину.
– Мне бы очень хотелось поскорее поехать домой.
Она обводит глазами палату, внимательно глядя на тускло-зеленые стены, попискивающую медицинскую аппаратуру и хлопотливых медсестер. Я понимаю: ужас, который от нее исходит, не имеет никакого отношения к происшествию с ней. Это у нас семейное.
В палату решительным шагом входит мужчина средних лет в отутюженной белоснежной сорочке с закатанными рукавами и в очках, примостившихся на кончике носа. Это может быть только тот самый консультант.
– Мистер Рау?
– Да, – отзываюсь я тихо и почтительно, как ребенок.
– Мы получили результаты обследования вашей матери.
Подобные сцены каждый не раз видел в телевизионных драмах. Вот он, момент истины. Пациент перед столом врача или в палате, встревоженный, напряженный. Следует долгая драматическая пауза, камера крупным планом показывает лицо, чтобы не упустить ни малейшей эмоции. Однако когда подобные вещи случаются в реальной жизни, эти моменты полного замирания сердца и неопределенности выглядят совершенно не так, как по телевизору, а гораздо обыденней. Нет ни музыки, которая с каждой секундой становится все тревожней и тревожней, ни тщательно срежиссированных эмоций. Просто мужчина в отутюженной белой сорочке, который принес вам убийственные новости. А потом вам приходится справляться с этим, и никто не говорит: «Съемка закончена». Она никогда не заканчивается. Я чувствую, как кто-то тянет меня за руку, и решаю, что это Сэм, но когда поворачиваю голову, то вижу, что это Эмма.
