А на самом деле времени у нас уже практически не оставалось, и вот я опять здесь один. Забавно, как несчастье способно переносить тебя обратно, соединяя определенные точки твоей жизни, – воспоминания сыплются, как печальные фотографии из старого порванного альбома. Я думал, что нашел для нас с Сэмом островок безопасности, но ошибался. Что я вообще могу для него сделать, если я здесь, а он там? Ему нужна стабильность, а я не в состоянии построить ее для него из каменных блоков и сундуков, которые существуют только на экране. Я и для себя-то самого никакой стабильности создать не в состоянии, что уж говорить про Сэма. Безопасности нет нигде, это я усвоил накрепко. Это урок, который каждый родитель хочет отсрочить для своего ребенка насколько возможно. Но если слишком затянуть, жизнь все равно найдет способ наглядно это показать.
Глава 26
Тишину нарушает лишь громкое тиканье часов, висящих на стене кабинета, и только подчеркивает неловкое молчание, царящее между нами четверыми. По одну сторону бескрайнего дубового стола восседает директор теперешней школы Сэма, лысеющий мужчина с серьезным выражением лица, в излишне строгом черном костюме. Остатки его волос подстрижены под короткий ежик. Рядом с ним сидит консультант по детям с особыми потребностями из отдела образования, Джен Паркер, донельзя худая и неуловимо похожая на ястреба женщина за шестьдесят, буравящая своими цепкими глазками нас с Джоди. Мы сидим рядом – но опять-таки врозь – по другую сторону дубовой шири.
Никто ничего не говорит. Перед директором, мистером Джонсом, на столе лежит письмо. Мы отправили его на прошлой неделе, вернее, Джоди отправила, чтобы уведомить его, что мы забираем Сэма в другую школу. Он переводит взгляд с листка на нас и обратно.
– Понимаю ваше беспокойство, но не уверен, что перевод – лучшее решение, – произносит он наконец.
– Я имела возможность оценить успехи Сэмюеля, – подхватывает Джен, листая пухлую папку на коленях. – Он достиг известных успехов в математике и правописании, он…
– Ему здесь плохо, – перебивает ее Джоди.
– Многим детям плохо в школе, – говорит мистер Джонс примирительным тоном, который звучит почти как насмешка.
– И что, по-вашему, это нормально?
– Нет, конечно же, нет, я…
– Мы не уверены, что перевод пойдет ему на пользу, – говорит Джен. – Ему придется привыкать к новому режиму, к новым детям.
Мы оба понимаем, что должны выступать единым фронтом, действовать заодно. Но после всего случившегося мы на это не способны – не способны даже притворяться. Я должен был утром забрать Джоди из дома, чтобы мы пришли сюда вдвоем, но вместо этого она прислала мне эсэмэску, что доберется сама. Сидя в приемной, мы с ней практически не разговаривали, трясясь от ужаса, что Сэм может выйти из класса и увидеть нас и это может каким-то образом вызвать истерику. А теперь мы с ней сидим здесь, как два нашкодивших школьника, и ждем, когда нас закончат отчитывать.
– Может быть, в новой школе его не будут травить, – говорю я. – Может, в школе «Эйвон» к таким вещам относятся более серьезно.
– Мы разобрались в ситуации с тем мальчиком. – Джонс постукивает ручкой по столу. – У нас есть все основания считать, что такое больше не повторится.
– И, честно говоря, вы вряд ли получите место в школе «Эйвон». Она переполнена, и вам понадобится справка о том, что у Сэма аутизм.
– От вас? – уточняет Джоди.
– Я буду принимать участие в процессе.
– В процессе? – вмешиваюсь я. – Простите, речь идет о ребенке, а не о машине, которую привезли на техосмотр.
– А другая школа? – говорит Джоди. – «Сент-Питерс»? Там есть свободные места.
– Но это не решит главного вопроса, – возражает Джен. – Он должен научиться заводить друзей, общаться с ровесниками. Если вы его переведете, это никак не поможет решить эту задачу. Я считаю, что в этом вопросе вы, как родители, должны отступить в сторону. Это та вещь, которую Сэм должен сделать сам, в обстановке, которая ему знакома и где он чувствует себя в безопасности.
Молчание.
У меня такое чувство, как будто кабинет сжимается вокруг нас, как будто самые стены хотят исторгнуть нас. До чего же я устал от этого ощущения – собственной беспомощности, непонимания, куда двигаться дальше, бесконечной череды неуправляемых кризисов: не успеваешь выкарабкаться из одного, как жизнь уже швыряет тебя навстречу другому, точно утлую лодчонку, затерявшуюся в бурном море и ставшую игрушкой бушующих волн. Но я начинаю понимать одну вещь. Если я не в состоянии помочь Сэму, если это мне не под силу, моя задача сделать так, чтобы рядом с ним были люди, которые могут это сделать.
– Так почему бы нам не отложить этот вопрос до конца года и не посмотреть, как все будет развиваться, – говорит мистер Джонс.
И, взяв наше письмо, символическим жестом отправляет его в лоток для бумаг в дальнем правом углу стола, точно желая дать нам понять: встреча окончена, и вам об этом сказано.
Джоди пожимает плечами и смотрит на меня. Она покусывает нижнюю губу, и я прекрасно знаю, что это значит: она готова расплакаться и пытается взять себя в руки.
Я поворачиваюсь к мистеру Джонсу:
– Нет, мы не намерены ждать до конца года. Мы намерены перевести его отсюда как можно скорее. Вы сказали, что иногда детям в школе бывает плохо, – можете нам поверить, мы в курсе. Но когда мы были на ознакомительной экскурсии в школе «Сент-Питерс», они сказали нам, что Сэму там будет хорошо. И это прозвучало так, как будто это самая важная цель, цель, ради которой они будут прикладывать усилия. Что касается второй школы, мы будем бороться за нее, если понадобится. Если Сэм этого хочет. Мы будем за нее бороться. Мы поднимем такой шум, что никому мало не покажется. Если мы сами не можем ему помочь, значит мы устроим его в такое место, где найдутся способные помочь. Вот что мы намерены делать. Всего хорошего.
Я поднимаюсь и совершенно безотчетно протягиваю руку Джоди – это машинальная демонстрация того, что мы заодно. На секунду в голове у меня вдруг возникла иллюзия, что я перевожу Сэма через дорогу с интенсивным движением. Смутившись, я уже собираюсь убрать руку, как вдруг, к удивлению моему, Джоди берет ее и тоже поднимается. Мы выходим из кабинета точно так же, как вошли, – в неловком неуверенном молчании. Закрываем за собой дверь, и тиканье часов умолкает.
– И что теперь? – спрашивает она.
Глаза у нее подозрительно блестят, потом по щеке скатывается слезинка, за ней еще одна.
– Ну, посмотрим, что скажет Сэм, и будем действовать исходя из этого. Они не могут…
– Нет, я сейчас не про Сэма. Алекс, я про нас. Что теперь будем делать мы с тобой?
Секретарша за своим столом в приемной изо всех сил притворяется, будто очень занята, выстукивая что-то на клавиатуре, хотя совершенно явно прислушивается к драме, которая разыгрывается у нее на глазах. Меня вдруг охватывает беспомощная нигилистическая ярость. Хочется сбежать – сбежать из этого места, от этой ситуации.
