И потом молчание до октября, когда Фрэнсис написал большое письмо на латыни падре Фульдженцо, богослову из Венецианской республики, в котором он рассказывает об «очень тяжелой болезни, от которой я еще не совсем оправился». В октябре же он пишет из Горэмбери некоему мистеру Роджеру Палмеру и признается: «Благодарение Господу, свежий сельский воздух помог мне до какой-то степени восстановить здоровье… Пишу Вам, желая выразить мои самые добрые чувства, и буду рад в своем уединении в наше смутное время получить от Вас весточку о том, что происходит в мире…» Печально думать, что столь выдающийся человек на склоне жизни ждет новостей от никому не известного корреспондента.
А в мире, увы, ничего утешительного не происходило, по крайней мере в тех сферах, которые особенно волновали Фрэнсиса. Король Карл подписал договор с Голландией против Испании и в сентябре послал в Кадис военную экспедицию под командованием Эдварда Сесила, брата леди Хаттон, и это оказалось еще большей катастрофой, чем прошлогодняя кампания в Голландии.
Что касается самой леди Хаттон, то в высшей степени вероятно, что Фрэнсис, живя на лоне природы и дыша свежим сельским воздухом, оказался избавлен от драматических сцен, которые разыгрывала бы перед ним в Грейз инне Элизабет Хаттон, ведь она жила совсем близко, в Холборне, и в последние три года на ее семью обрушивались удар за ударом. Ее старшая дочь Элизабет, вышедшая замуж за сэра Мориса Беркли, умерла в ноябре 1623 года, а жизнь младшей, Фрэнсис, из-за которой она устроила такой скандал в 1617 году, не желая выдавать ее замуж за брата Бекингема сэра Джона Вильерса, превратилась в нескончаемую череду несчастий. У ее мужа, получившего титул лорда Пербека, помутился рассудок, и его перестали выпускать из дома, а леди Пербек вернулась к матери. Здесь она имела глупость влюбиться в своего кузена сэра Роберта Говарда. Леди Хаттон благоразумно увезла дочь в Голландию навестить изгнанную курфюрстину, экс-королеву Богемии, но бедняжка не могла забыть своего возлюбленного и в 1624 году родила сына, которого семья супруга объявила бастардом, хотя Фрэнсис утверждала, что несколько раз встречалась со своим безумным мужем в предшествующие месяцы.
Сэра Роберта Говарда препроводили в тюрьму Флит, а леди Пербек посадили под домашний арест. Конфликт полыхал почти год, герцог Бекингем яростно обличал невестку и требовал развода, хотя его брат, лорд Пербек, в минуты просветления и утверждал, что мальчик, которого родила его супруга, и в самом деле его сын.
С наступлением нового царствования к любовникам проявили некоторое милосердие. Сэра Роберта Говарда выпустили из тюрьмы Флит, а леди Пербек освободили из заключения в доме олдермена. Однако два года спустя ее обвинили в супружеской неверности и приговорили к штрафу 500 фунтов, к тому же в знак покаяния ей надлежало пройти босиком от кафедры «Крест», что у старого собора Святого Павла, до часовни больницы «Савой» и встать у входа, чтобы все на нее смотрели. Она избежала этого позорного наказания, переодевшись в костюм пажа и тайно бежав со своим любовником и сыном в Шропшир. Ее мать стойко перенесла и этот удар и вернулась к прежней жизни, полной неиссякаемой деятельности.
Стоит ли удивляться, что все долгое лето 1624 года и не менее долгое 1625 года Фрэнсис Бэкон сказывался больным и писал очень мало писем или не писал их вовсе, ведь все хорошо знали о его дружбе с леди Хаттон. Представим себе: стук в дверь, один из его многочисленных помощников шепотом докладывает, что у порога леди Хаттон… больной сердито охает и машет рукой: «Нет, нет… я нездоров, я не могу принять ее светлость, мне вообще не до гостей», и потом вздыхает с облегчением после доклада, что посетительница отбыла. Ему непременно нужно найти что-то подходящее среди своих травяных снадобий. «Настой цветов апельсинового дерева, его следует нюхать или вдыхать в себя через нос», «применять один раз во время ужина с вином, в котором остужали золото…» А еще лучше — только это годится для Горэмбери, а в Грейз инне невозможно — «через два часа после восхода солнца подняться на высокое и открытое место и дышать воздухом, смешанным с ароматом мускусных роз и свежих фиалок; взболтать в вине с мятой немного земли».
У него были лекарства против болей в желудке, против подагры, против разлития желчи — видимо, он страдал всеми этими недугами, — а также четыре правила здоровой жизни, которых он придерживался неукоснительно: «Ломать привычки. Бороться с дурным настроением. Размышлять о юности. Не противодействовать человеческой природе». И еще одно поистине важное правило: «Тело ни в коем случае не должно оставаться в одном и том же положении более получаса». Возможно, рекомендованные им вяжущие средства, «которые заботятся об отдельных органах и помогают им сохранить здоровую силу», обратили на себя внимание именно своей необычностью и, надо полагать, производили ошеломляющее впечатление не на одного только священника Рэли. «Корсаж из ярко-красной ткани. Щенки или здоровые младенцы, которых следует держать на животе. Терпкие вина со специями».
Мало кто из современников Фрэнсиса Бэкона отметил его острый юмор, но были и такие, от кого он не ускользнул. Через три года после смерти Бэкона ученый Томас Фарнаби опубликовал сборник греческих эпиграмм и одновременно с ним «упражнения в стихах на английском языке, написанные лордом Бэконом, на одну из тем сборника». Даже Спеддинг, не слишком чувствительный к сатире, не сомневался в их авторстве. Фарнаби не называет времени переложения эпиграмм на английский, не рассказывает и о том, как к нему попала рукопись, однако нетрудно догадаться, что стихи были написаны в период глубочайшего разочарования в жизни, когда ничто в ней не радовало, когда известия, приходящие из-за границы, вызывали такую же тревогу, как события в Англии, а виконтесса Сент-Олбанс была особенно раздражена. Это могло быть написано летом 1625 года:
Наш мир словно мыльный пузырь,
А жизнь человека лишь краткое мгновенье.
Он обречен на страданья в миг зачатья,
Влачит оковы ничтожества от рождения до гроба.
Проклятый в колыбели, вырастает в тяжких трудах и страхе.
И что есть бренность людского бытия,
Как не узоры на воде, письмена на песке?
Нас преследуют нескончаемые невзгоды,
Есть ли в жизни что-то радующее душу?
Двор плодит и лелеет глупцов.
Сельские жители обратились в дикарей.
Где найти город, который не погряз бы в пороках?
Заботы о хлебе насущном не оставляют мужа и
На супружеском ложе — нет покоя от тягостных мыслей.
Одинокий проклинает свое одиночество
И тем усугубляет его горечь.
В семьях рождаются дети на горе родителям,
И родители желают поскорее от них избавиться.
Женился ты или остался один, ты либо раб одиночества,
Либо раб ненависти и вражды.
Наши собственные привязанности
И желание принести близким радость отравлены.
Путешествия по морю и странствия по чужим краям
Полны опасностей и изнурительны.
Война с ее кровопролитием и разрушениями внушает ужас,
Но мир после войны становится еще страшнее.
Наш удел — горько сожалеть, что мы родились на свет,
Ведь мы рождаемся для того, чтобы умереть
[43].
Единственной книгой Фрэнсиса Бэкона, достоверно напечатанной в 1625 году, была окончательная редакция его эссе; томик, вышедший в 1612 году, он дополнил двадцатью вновь написанными эссе. Книга вышла с посвящением герцогу Бекингему.
