Не слишком ли пылко? Не чересчур ли даже для гиперболы? Ничего, Майкл Хикс все поймет как надо. Кто следующий? Граф Нортумберленд, который в прошлом был большим другом брата Энтони и состоял в браке с Дороти, сестрой покойного графа Эссекса. Он, как известно, поддерживал переписку с королем Шотландии, и, как только Якова провозгласят королем Англии, граф наверняка сразу же возвысится. И потому, запечатав письмо Майклу Хиксу и написав его адрес на Стрэнде, Фрэнсис сочинил письмо еще и графу Нортумберленду, но уже совсем в ином тоне. Об ожидаемой кончине ее величества он не упоминал, он признавался, что давно хотел написать его светлости, потому что «уже долгое время в моей душе живет искреннее расположение к Вашей светлости, оно родилось из высокой оценки Ваших достоинств и из благодарности за то уважение и те милости, которые Вы оказывали моему покойному брату и мне; это все возрастающее расположение и побудило меня выразить Вам мою искреннюю признательность». Почему лорд Нортумберленд? А потому, что он так же страстно интересовался наукой, как и Фрэнсис, и если во время правления нового короля кто-то из высокопоставленных особ и станет поощрять исследования во всех областях науки, так это он, на что Фрэнсис от души надеялся. «Буду говорить откровенно с Вашей светлостью… Ваши великие таланты и любовь к исследованиям и познанию предметов более высокого и благородного свойства, чем те, что наполняют нашу обыденность… стали для меня непреодолимым побуждением к тому, чтобы обратить к Вам мое расположение и восхищение. И потому, мой добрый лорд, если я могу быть полезен Вашей светлости своим ли умом, пером, средствами или друзьями, я смиренно прошу Вас принять мои услуги».
Конечно, современного читателя поразит раболепный тон письма, но нам следует вспомнить, что подобная манера обращения человека без титула к титулованной особе была в те дни не только естественной, но и обязательной, ведь даже между близкими друзьями не допускалось в переписке ни малейшего намека на фамильярность.
Следующим был Дэвид Фоулис, бывший шотландский посол, который поддерживал тесные дружеские отношения с братом Энтони, когда жил в Лондоне. Более того, через него проходила значительная часть переписки между графом Эссексом и королем Яковом VI. Написал он и Эдварду Брюсу, настоятелю монастыря Кинлосс. Отправлять эти два письма, пока королева еще жива, было бы преждевременно, но приготовить их можно заранее, а когда наступит срок, то и отослать.
Ее величество королева Елизавета скончалась 24 марта, и вечером того же дня Яков VI Шотландский был провозглашен королем Англии Яковом I. Несколько дней спустя гроб перевезли по Темзе из Ричмонда в Уайтхолл, а потом в Вестминстер, где выставили для торжественного прощания, дожидаясь, когда новый король соблаговолит назвать день похорон.
27 марта письмо Фрэнсиса к Дэвиду Фоулису находилось уже в пути, его вез на север один из членов тайного совета. Три других письма — к настоятелю Кинлосса и друзьям Энтони при шотландском дворе (в том числе доктору Морисону, который сообщал графу Эссексу важные сведения, а его частые визиты в Лондон Энтони оплачивал из собственного кармана) — были доверены сыну епископа Даремского, молодому человеку по имени Тоби Мэтью. После того как Тоби сыграл в 1595 году роль оруженосца в комедии Эссекса в Грейз инне и вызвал всеобщее восхищение своим обаянием и приятной внешностью, он стал одним из любимцев Фрэнсиса Бэкона.
Тоби вез с собой не только эти три письма. Самое важное из всех было адресовано лично королю, в нем Фрэнсис рекомендовал себя монарху как особенно ревностного слугу. Начал он письмо по-латыни — это должно быть приятно его шотландскому величеству, поскольку он слыл человеком ученым, — и после нескольких фраз скромно упомянул, что был весьма приближен к своей «любимой покойной августейшей повелительнице, государыне, счастливой во всех отношениях, особенно же вследствие того, что ей наследует такой преемник». И далее: «Меня немало укрепила в моем намерении не только надежда, что, возможно, до священного слуха Вашего Величества… дошло хотя бы малое знание о доброй памяти, которую оставил после себя мой отец, столь долго занимавший пост первого советника в Вашем нынешнем королевстве, но и в особенности знание о беспредельной преданности, которую питал к Вам мой любимый брат, служа Вашему Величеству и выказывая при этом безграничное усердие сверх меры своих сил и вопреки обстоятельствам; и если Вашему Величеству будет благоугодно явить Вашу ни с чем в мире не сравнимую благосклонность и подарить милость, стократно превосходящую заслуги всего того, что Ваш слуга способен совершить… то, я думаю, у Вашего Величества нет другого подданного, который бы так сильно любил этот остров, в чьей душе нет места двоедушию и коварству и чье сердце пламенно жаждет не только принести искупительную жертву, дабы обрести Вашу благожелательность, но и готово к огненной жертве всесожжения на службе Вашего Величества: нет у Вашего Величества подданного, чье пламя было бы более чистым и жарким, чем мое. Но как долго оно будет гореть, зависит от возможности служить Вашему Величеству».
У нас нет письменных свидетельств того, что король Яков, который выехал из Эдинбурга на юг 5 апреля, получил и прочел это письмо — несомненно, одно из сотен таких же от его верных и жаждущих милостей подданных. Однако о его существовании сплетничал весь Лондон, например, Джон Чемберлен сообщил Дадли Карлтону: «Тоби Мэтью был послан к королю с письмом младшего Бэкона, но я сомневаюсь, чтобы и послание, и посыльный встретили благожелательный прием». Возможно, этот юнец Мэтью, известный своими прокатолическими взглядами, при том что был сыном епископа, оказался не самым искусным посредником между автором письма и новым королем, который был воспитан в лоне шотландской лютеранской церкви, однако Фрэнсис, весьма чувствительный к чарам своего близкого друга и знавший, что новый государь — если только слухи не врут — способен оценить смазливое личико и стройные ноги, решил, что рискнуть стоит.
У него был еще один союзник — поехавший на север встречать короля поэт Джон Дэвис, который позднее станет генеральным стряпчим Ирландии. В письме, которое Фрэнсис адресовал ему, особенно примечателен конец. Попросив Джона Дэвиса как можно более лестно отозваться о его достоинствах перед королем, он завершает: «Надеясь на Ваше доброе отношение к пребывающим в тени поэтам, я неизменно остаюсь Вашим истинно преданным другом. Фр. Бэкон». Стало быть, о том, как он иногда проводит часы досуга, знали не только самые близкие ему люди, как, например, Тоби Мэтью…
Одновременно он пишет более серьезное сочинение — прокламацию, которая должна быть зачитана перед королем по его прибытии в Англию. Конечно, прокламация будет анонимной, но Совет, возможно, рассмотрит ее и впоследствии использует, не упоминая имени автора. Прокламацию Фрэнсис послал графу Нортумберленду, намереваясь посетить его для обсуждения лично, однако, «почувствовав легкое недомогание», он сообщил высокородному графу, что посетит его светлость на следующий день утром. Возможно, «недомогание» было следствием слабительного, которое сам Фрэнсис рекомендовал для очищения печени: «Возьмите две драхмы ревеня и настаивайте его в кларете, прокипяченном со скорлупой мускатного ореха, добавьте одну драхму полыни и продолжайте настаивать, потом сделайте пилюли с сиропом acetos simplex
[3]». Впрочем, с визитом и вообще можно было не спешить. Прокламацию так никогда и не прочли.
