– Ну вот! – произнес Леон.
– Как поживаешь, Леон? – спросила Эмили.
– Неплохо.
– Выглядишь хорошо.
– Ты тоже.
Пауза.
– Знаешь, я теперь лекции в колледже слушаю, – сказал Леон.
– О, правда?
– Да. А как получу диплом, поступлю на учебные курсы папиного банка. Там интересная работа, если к ней как следует присмотреться. Она может показаться скучной, но на самом деле очень интересная.
– Это хорошо, – сказала Эмили.
– Потому мне и хочется, чтобы Гина жила со мной круглый год.
– Что?
– Нет, Эмили, ты не спеши. Подумай. У меня хорошая квартира, стабильная жизнь, рядом несколько школ. Обещаю, она будет приезжать к тебе в любое время, когда ей захочется, клянусь. У тебя теперь есть сын, Эмили. Другой ребенок.
– Гина остается со мной. – У Эмили начали постукивать зубы.
– Ну что тут за обстановка для нее?
– Хорошая обстановка.
В двери появилась Луиза, переступавшая так, точно пол был на фут залит водой. Подойдя к Леону, она объявила:
– Вы сидите в моем кресле.
– О, простите! – извинился Леон. И встал.
Эмили сказала:
– Мм, вы ведь помните Леона, матушка Гауэр?
– Да, и очень хорошо, – ответила Луиза.
Леон сел рядом с Эмили на софу. От него пахло кремом после бритья – совсем не его запах. Луиза расположилась в кресле-качалке, расправила вокруг себя юбку.
Вошла Бриндл с большой кружкой кофе в руке. И, присев на край софы, поближе к Леону, спросила:
– Так чем вы теперь занимаетесь?
– Готовлюсь к поступлению на учебные курсы банка.
– О да. Учебные курсы. Ну а здесь, должна вам сказать, все пошло кувырком.
– Бриндл… – начала Эмили.
Однако ее перебила Луиза:
– А где же ваша хорошенькая жена?
– Виноват?
– Где та женщина, что приносила мне фруктовый торт?
Леон посмотрел на Эмили.
– Я пойду выясню, как там Гина, – сказала та.
Когда она покидала гостиную, даже колыхание ее юбки казалось ей натужным.
Гина и Морган стояли среди неубранных постелей, ковыряясь в фонарике, купленном ею для лагеря.
– Естественно, он не работает, – говорил Морган, вытрясая себе на ладонь батарейки. – Ты его неверно зарядила.
– Как его можно неверно зарядить? Мне эти батарейки в магазине назвали, четвертый размер.
– Да, но полюса-то у тебя не в ту сторону смотрят.
– Какие полюса?
– Ты же знаешь, у батареек есть полюса, – сказал он.
Гина ответила:
– Нет, не знаю… Ладно, Морган, мне пора.
Она была неспокойна, нервничала, покручивала пальцами прядь волос и все посматривала в сторону коридора. Джошуа подобрался к комоду и дергал свисавшую из ящика полоску атласа. Морган ничего этого не замечал. Он был занят фонариком.
– Посмотри, – сказал он, подняв перед собой батарейку, – на положительном конце плюс. На отрицательном минус.
Его наставительный, едва ли не стариковский тон показался Эмили невыносимым. Она подошла к Моргану, поцеловала его в щеку и сказала:
– Неважно. Мы заставляем Леона ждать. Гина, беги поздоровайся с папой. А фонарик мы приведем в порядок.
Гина с облегчением вылетела из комнаты – так, точно ею из рогатки выстрелили. Морган покачал головой, вставил батарейки в фонарик.
– Одиннадцать лет – и не знает, что у батареек есть полюса, – пожаловался он. – Как же она будет жить в современном мире?
– Морган, – почти шепотом произнесла Эмили, – Леон хочет забрать Гину.
– Забрать? Дай мне, пожалуйста, колпачок.
– Как по-твоему, он может заставить нас отдать ее? Как-нибудь по суду?
– Глупости, – ответил Морган, навинчивая колпачок на фонарик.
– Я не понимаю, Морган, мы с ним как будто поменялись местами. Раньше он говорил, что я связываю его по рукам и ногам. А теперь вдруг надумал работать в банке, а я, говорит, веду нестабильную жизнь.
– Разве бывает жизнь стабильнее нашей? – спросил Морган. Он уронил фонарик в сундук Гины, закрыл его, щелкнул запорами.
Однако, когда Эмили вернулась в гостиную, ей показалось, что все там сговорились изображать полнейшую нестабильность. Гина сидела на колене Леона, чего годами не делала. Нескладная и хрупкая. Луиза вязала свой нескончаемый шарф. Пес просился погулять: мельтешил перед Леоном, скребя когтями пол. А Бриндл успела подобраться к своей любимой теме: к Хорасу.
– Я никогда не считала, что у нас много общего, потому что он был садоводом-любителем, вечно копался в земле. Когда я была девочкой, ему принадлежал дом бок о бок с нашим, точно такой же. У нас весь двор был размером с лужу, а его дом угловой, с задним двориком, и там росли розы, азалии и какие-то крошечные плодовые деревья, которые распластывают по стене – мучают, как я всегда считала. Не люблю я такие деревья. И еще был настоящий фонтанчик со статуей богини. Ну, не совсем настоящий, гипсовый, что ли, но все-таки. Хорас каждое утро поливал цветы и подрезал кустики, если из них хоть один сучочек вылезал не туда. Я над ним смеялась из-за этого. А потом приносил мне только что срезанные розы в каплях воды и с тлями, и я говорила: «О, спасибо» – мне они были безразличны, но когда он не приносил, я это замечала. Ведь если привыкаешь к чему-то, а оно исчезает, остается пустое место, верно? Думаю, ему было одиноко. Он говорил, что я напоминаю его гипсовую богиню, но я только сильнее смеялась. У нее одна грудь отвисала и пупка не было. И потом, он же был старым или казался мне в то время старым – эти узловатые белые ноги в садовых шортах… правда, у нас он появлялся в брюках и белой рубашке с таким, знаете, широким, как крылья, воротником. Ох, я все еще искренне скучаю по нему, – сказала она, – и наверное, всегда буду скучать. Теперь я сама розы ношу – на его могилу.
– Все уложено, – сказала Леону Эмили.
– Хорошо.
Он спустил Гину на пол и встал.
– А самое смешное, – продолжала, тоже вставая, Бриндл, – я теперь старше, чем был Хорас, когда начал ухаживать за мной. Можете вы в это поверить?
Леон устремил на Эмили долгий, суровый взгляд. Ясно было, что он спрашивает: «По-твоему, это подходящая для ребенка жизнь?» Луиза, словно услышав этот вопрос, горделиво приподняла подбородок и гневно уставилась на Леона.
– К вашему сведению, – сообщила она ему, – я провела жизнь в более изысканной обстановке.
И Бриндл, резко повернувшись к ней, попросила:
