– То, что мне сказали, правда?
– Да.
– В таком случае вы уволены.
Скажи он «нет», уверял Морган, дядя Олли несомненно огорчился бы. Он давно дожидался такой возможности.
И теперь у Моргана постоянного места не было, хоть пару дней в неделю он и подрабатывал продавцом в магазине сантехники неподалеку от дома. Эмили старалась шить все больше и больше кукол, все быстрее и быстрее – ночами, когда Джош спал. Морган всякий раз, как видел ее за швейной машинкой, извинялся. Говорил: «Ты выглядишь как женщина из рекламы профсоюза». Не понимал, что ныне Эмили живется куда счастливее, чем когда-либо прежде. Она радовалась этой новой жизни, как… как Морган какой-нибудь своей шляпе, сказала бы она. А он все продолжал извиняться. Не мог поверить, что Эмили ничего не имеет против.
Когда Леону пришло время приехать за Гиной в Балтимор, Эмили прибралась в квартире, чтобы он не решил, будто она махнула на все рукой. Впрочем, попыток устранить беспорядок или вытащить Бриндл из купального халата она не предприняла. И не стала прятать собранную Морганом коллекцию устаревших дорожных карт «Эссо» или приметы его последнего столярного проекта – бесформенную связку брусьев два на четыре, которая стояла в углу ванной комнаты.
Приехал Леон в субботу. Эмили встала рано утром – да выбора у нее и не было, ее разбудил Джошуа. Она отнесла его на кухню, покормила, покачивая теплое, влажное тельце у себя на коленях. Едва увидев свои хлопья, Джошуа замахал кулачками и засучил ногами. Четыре его нижних, твердых, как рисинки, зуба постукивали о чайную ложку. Мальчиком он был красивым – темноволосым, с белой, как у Гины, кожей, но не таким тяжелым, как она. Леон его еще ни разу не видел.
Вошла Гина – в новых белых шортах и майке с надписью «Кэмп Хопалонг».
– Ты чего поднялась так рано? – спросила Эмили.
– Бриндл храпит.
– Может, лучше оставить новую одежду на потом? Перемажешь ведь еще до того, как ее увидит папа.
– Он собирался выехать на рассвете.
– А.
Эмили посмотрела на кухонные часы. Вытерла губы Джошуа уголком его нагрудника и понесла сына купать.
Когда она вернулась с ним, еще мокрым, в спальню, Морган стоял перед комодом, продевая ремень в петли джинсов. И напевая польку. Но вот он замолк. Эмили, подняв взгляд от завернутого в полотенце малыша, увидела, что Морган наблюдает за ней в зеркало, глаза его под черной войлочной ковбойской шляпой казались темнее и печальнее обычного.
– Что-то не так? – спросила она.
– Мне уйти?
– Куда?
– Когда он появится. Ты не хочешь остаться с ним наедине?
– Нет. Прошу тебя. Мне нужно, чтобы ты был рядом, – ответила Эмили.
Морган постоянно виделся с Бонни. Похоже, как только ей становилось скучно, она появлялась у них, нагруженная чем-нибудь новеньким – какой-то из вещей Бриндл либо Луизы, предметом обстановки, который, как она вдруг решала, принадлежал скорее Моргану, чем ей. А Эмили не видела Леона со дня его ухода.
Морган подошел к ней. В последнее время он стал носить очки, восьмиугольные, без оправы, с настоящими, а не простыми стеклами. Они придавали ему выражение доброты и терпеливости. Он сказал:
– Как ты решишь, так и сделаю, Эмили.
– Ты нужен мне здесь. Без тебя мне с этим не справиться.
– Ладно.
Спокойствие Моргана действовало Эмили на нервы.
– Не то чтобы он был сколько-то для меня важен, – сказала она. – Его приезд. Мне совершенно все равно.
– Ну да.
– Он ничего для меня не значит.
– Я понимаю.
Морган вернулся к комоду, опустил в карман пачку сигарет. Сидевший на кровати Джошуа замахал руками и вдруг загукал.
Пока Эмили мыла посуду, Луиза и Бриндл продолжали завтракать, сидя за кухонным столом. Луиза жеманно жевала тост. Бриндл сидела, подперев кулаком подбородок и бессмысленно помешивая кофе.
– Ночью мне приснился Хорас, – рассказывала она Эмили (Хорасом звали ее первого мужа). – Он сказал: «Бриндл, куда ты дела мои носки?» Я так ужасно себя почувствовала. Похоже, я их выбросила. Сказала: «Ну что ты, Хорас, они лежат где им следует. Разуй глаза». Он снова принялся искать их, а я побежала к мусорным бакам и все там перерыла.
– А мне снился соус чили, – сообщила Луиза. – Боже мой, как Морган любил чили. Он, знаете, был из тех мальчиков, которые вечно заглядывают в кастрюли. Всегда интересовался тем, что я готовила. И много раз спрашивал, что в точности я добавляю в еду. «Почему ты сначала подрумяниваешь лук?» или «С чем спагетти вкуснее – с томатным соусом или с томатной пастой?» «Ни с тем ни с другим – отвечала я, – помидоры нужно готовить своими руками, с самого начала». Ну, это другая история. Чили он любил больше всего. А сейчас, не знаю, мне приходится делать бог знает какие усилия, чтобы разговаривать с ним о еде, которую он так обожал, и вроде бы ему это неинтересно. Он мне почти и не отвечает. Почти не слушает, так мне иногда кажется. Но конечно, я могу и ошибаться.
Затренькал дверной звонок. Эмили повернулась от раковины, посмотрела на Бриндл.
– Кто это может быть? – спросила та.
– Не знаю.
– Возможно, Леон.
– Слишком рано еще, – ответила Эмили.
– Ну так пойди и посмотри, – сказала Бриндл. – Какая ты неповоротливая.
Эмили вытерла руки и пошла к двери. За ней стоял Леон – в новеньком сером костюме. Более лощеный, чем помнился ей, – очень короткая стрижка, смуглая гладкая кожа, да еще и усы отпустил, длинные и пышные. Эмили часто видела точь-в-точь такие на лицах молодых людей с кейсами – юристов, администраторов. И почти готова была поверить, что усы у него заемные, накладные.
– Леон?
– Здравствуй, Эмили.
Она отступила на шаг. (Времени, чтобы обуться, у нее так и не нашлось.)
– Гина готова? – спросил он.
– По-моему, да.
В коридор вышел, покачивая на руках Джошуа, Морган.
– Сели-встали, сели… – напевал он. Остановился, сказал: – О, Леон.
– Здравствуйте, Морган.
– Не зайдете?
– Я не смогу задержаться, – отказался Леон, однако порог переступил. Эмили закрыла за ним дверь. После мгновенного колебания Леон пошел за Морганом по коридору, к гостиной.
Эмили хотелось, чтобы Морган снял очки. В них он выглядел робким, прирученным. Морган пристроил ребенка на плечо и прохаживался по гостиной, расчищая сиденья.
– Так, это я уберу, куда бы мне деть вязанье… Ну что, э-э, я позову Гину?
– Да, пожалуйста, если можно.
Морган послал Эмили взгляд, смысла которого она не поняла, и ушел, так и неся на плече Джоша.
