– О! Эмили. Доктор Морган. А я решила зайти спросить насчет отца Леона. Он поправляется? У вас есть новости?
– Пока нет, – ответила Эмили. – Леон обещал позвонить вечером.
– Что ж, я понимаю, как вам неспокойно.
Морган озлобленно прислонился к перилам, ожидая, когда это закончится.
– Но знаете, для современной медицины такие вещи пустяк, – сказала миссис Эппл. – Сердечный приступ – это так просто. Все заменимо, они поставят ему тефлоновую трубку, или батарейку, или не знаю что, и он еще долго протянет. Скажите Леону, что его отец проживет многие годы. Ведь так, доктор Морган?
– Так, – согласился, глядя в потолок, Морган.
Если чуть сдвинуть ладонь по перилам, он сможет притронуться сзади к юбке – прохладной скользкой ткани с намеком на тепло под ней. Пальцы Моргана остановились там, почти не касаясь ее. Миссис Эппл ничего не заметила.
– Если он не вернется к завтрашнему вечеру, – говорила она Эмили, – приходите с Гиной поужинать. Ничего особенного, вы же знаете, я теперь вегетарианка…
Когда она в конце концов отпустила их, Морган грубо протопал по лестнице и вышел на улицу, даже не попрощавшись.
– Не выношу эту женщину, – сказал он.
– Я думала, она тебе по душе.
– Она повторяется.
Шли они быстро, пересекли улицу, направляясь к стоявшему в конце квартала пикапу Моргана. Людей вокруг было немного – компания подростков, обступившая фонарный столб, несколько женщин на крылечках. Дойдя до пикапа, Морган взялся за дверную ручку и сказал:
– Давай поедем куда-нибудь.
– Не могу.
– Недалеко. Просто чтобы побыть наедине.
– Гина начнет догадки строить.
Он привалился к дверце.
– Не знаю, что мне делать, – сказала Эмили.
– Делать? – Он повернулся к ней.
Эмили стояла сложив на груди руки и неотрывно глядя в какую-то точку на другой стороне улицы.
– Я думаю уйти. Сбежать.
Должно быть, снова Леон. Морган полагал, что все это перестало заботить ее, чем бы оно ни было… Последнего он понять до конца так и не смог, хоть и старался. Казалось, он упускает из виду какой-то ключевой момент. Говорят ли они об одной и той же семье? «Скажи мне точно, Эмили, что тебя гнетет?» – иногда хотелось спросить ему, однако он не спрашивал. Морган стоял, прислонившись к дверце пикапа, и внимательно слушал. Его панамская шляпа была немного спущена на глаза.
– Я даже вещи уложила, – продолжала Эмили, – ну, наполовину. Да они и так были уложены не один год. А сегодня утром проснулась и подумала: «Так почему же не уйти? Разве так будет не проще?» Одежда моя легко складывается, не мнется. И помещается вся в одном ящике комода, запросто войдет в чемодан, который стоит в стенном шкафу. Косметический набор, который я купила почти сразу после замужества, и он у меня еще цел. Я готова! Похоже, я всегда знала, что мне придется уйти. И устроила все так, что могу в любую минуту схватить чемодан и исчезнуть.
Моргану стало интересно.
– Да, да, – покивал он сам себе. – Я понимаю, о чем ты.
Эмили говорила без умолку, как в бреду:
– Знаешь, что я воображаю, когда бегаю? Что тренируюсь на случай какой-то крайности – вынужденного побега, всеобщей катастрофы. Приятно знать, что я способна пробежать несколько миль. А иногда я вдруг просыпаюсь среди ночи, перепуганная до смерти, сердце так и скачет. И говорю себе: «Ладно, Эмили, ты справишься. Ты очень хорошо умеешь бороться за жизнь. Можешь, если придется, одним духом пробежать пять миль, уложить чемодан ровно за тридцать секунд…»
– Что тебе необходимо, так это рюкзак, – объявил Морган. – Армейский рюкзак, чтобы руки были свободны.
Эмили сказала:
– У меня семнадцать дней задержки.
– Семнадцать дней! – повторил Морган.
Сначала он решил, что она говорит о каком-то новом рекорде по части бега трусцой. Но и поняв ее, затруднился усвоить значение этих слов. Прошло уже много лет, с тех пор как его и Бонни заботили происшествия подобного рода.
– Подумать только! – сказал он, кивая быстрее прежнего, стараясь выиграть время.
– Конечно, это может быть ложной тревогой.
– Ну да, ложной тревогой.
– Ты не мог бы перестать изображать эхо?
Тут-то до него дошло. Он выпрямился, рванул на себя дверцу пикапа, распахнул ее, залив светом лицо Эмили. Она выглядела сонной, морщилась – ее глаза успели привыкнуть к темноте. Но взгляд Моргана встретила твердо.
– Эмили, – спросил он, – что ты мне хочешь сказать?
– А как по-твоему, что?
Лицо у нее, отметил он, измученное, словно бы страхом. И вдруг увидел все ее глазами: семнадцать дней ожидания – и никому ни слова. Он захлопнул дверцу, одной рукой обнял Эмили, крепко.
– Тебе следовало открыться мне раньше, – пролепетал он.
– Мне страшно представить, что скажет Леон.
– Да, ну… – Морган кашлянул. – Э-э… он поймет? Ну то есть поймет, что тут, э-э, не его работа?
– Конечно, поймет. Считать он умеет.
Морган обдумал это – и все, что из этого следовало. И, похлопав ее по плечу, сказал:
– Ладно, Эмили, не тревожься.
– Может быть, это нервное.
– Ага, нервное. – Впрочем, сообразив, что снова стал эхом, быстро поправился: – Тут вроде порочного круга. Как бы это назвать? Самовоспроизведение. Чем больше задержка, тем, разумеется, сильнее ты нервничаешь, а от этого задержка лишь затягивается, и ты еще пуще…
– Я не против абортов, но только, понимаешь, они не для меня.
– О? – отозвался Морган. И насупился. – А для кого же тогда?
– Я хотела сказать, что не решилась бы сделать аборт, Морган.
– А, да. Ну…
– Просто не смогла бы. Не смогла.
– А, ну естественно. Конечно, – сказал он. – Нет. Естественно, нет.
И обнаружил, что все еще похлопывает ее по плечу, – машинальный жест, от которого у него онемела ладонь.
– А чего мы тут стоим, Эмили? – спросил он. – Лучше иди домой.
– Я считала себя такой осторожной. Не понимаю.
Бонни говорила то же самое – давно-давно, в более юном и солнечном мире. Через все это он уже проходил. А теперь стал дедом, и не один раз. Он повел Эмили назад, к ее дому, запинающейся стариковской походкой.
– Ну да, ну да, – говорил он, лишь бы не молчать. А что сказать, нашел только на ее крыльце. – Но к врачу-то мы обратиться можем. Сдать анализы.
– Ты же знаешь, я терпеть не могу врачей, – ответила Эмили. – И ненавижу… отдаваться в чьи-то руки.
