2
Как только сошел снег, Эмили начала бегать трусцой. Занятие для нее странное, думал Морган, отнюдь не в ее духе. Она купила неказистые желтые кроссовки и шагомер, который крепила к талии на старом кожаном ремне Леона. Несколько раз Морган, идя повидаться с ней, обнаруживал ее подбегавшей с другого конца квартала – в нисколько не спортивной юбке, из-под которой ноги Эмили вылетали, точно палочки. Желтые ступни казались самой массивной частью ее тела. Выглядела она так, точно припустилась бежать только сию минуту – желая поспеть на автобус или внезапно вспомнив, что у нее на плите осталась кастрюлька с кипящей водой. Может быть, это ее припрыжке не хватало серьезности. Может быть, рывкам и взмахам ее юбки. Приблизившись, но не остановившись, она кричала: «Буду через минуту! Только еще раз квартал обегу!» А когда все же останавливалась, ее шагомер удивлял Моргана: четыре мили; четыре с половиной; пять. Она всегда старалась добиться большего.
Морган однажды спросил, ради чего она бегает.
– Просто бегаю, – ответила она.
– Я имею в виду – ради сердца? Фигуры? Кровообращения? Или ты хочешь участвовать в марафоне?
– Я просто бегаю, – повторила она.
– Но зачем же себя изнурять?
– Я себя не изнуряю.
Изнуряла, конечно. После пробежки в ней ощущалось нечто натужное. Она лоснилась от пота, подрагивала, была точно напрягшийся пучок тонких мышц. Волосы Эмили рассыпались, точно наэлектризованные, каждая прядь завивалась, приобретая сходство с ее янтарного цвета витыми заколками. Она настолько отличалась от всех прочих женщин, что Морган переставал понимать, с какого боку к ней подходить. Он был сбит с толку, тронут и очарован, ему нравилось проводить пальцами по новым, крепким связкам под ее коленями. И не мог вообразить, что это такое – быть Эмили.
Однажды под вечер, в магазине, он закрыл глаза и попросил:
– Скажи, что ты видишь. Будь моими глазами.
Она ответила:
– Стол. Картотечный ящик. Диван.
И на этом, похоже, сдалась. Он открыл глаза и увидел ее – беспомощную, старавшуюся понять, чего он от нее хочет. Но он этого и хотел – ее простого и незамутненного образа вещей. Сам он таким отродясь не обладал.
Морган пристрастия к физическим упражнениям не питал. Честно говоря, он их ненавидел. (О, честно говоря, он был много, много старше, а его физическая форма оставляла желать лучшего.) И Леона упражнения тоже не привлекали. Леон был из тех людей, что всегда выглядят спортивными, не прилагая к тому никаких усилий. Он-то как раз был в хорошей форме – крупный, крепкий, с гладкими мышцами. За пробежками Эмили он наблюдал отстраненно, храня на лице выражение терпимости.
– Она все делает неправильно, – как-то сказал он Моргану. – Слишком изнуряет себя.
– Вот! Разве я ей того же не говорил?
– Ей необходимо во всем быть главной. Всегда побеждать.
Был солнечный мартовский день, они сидели на крыльце дома. Погода чувствовала себя неуверенно. После лютой, ужасающей зимы люди, похоже, воспринимали весну как надувательство. Они продолжали ходить в шерстяных вещах, каждый день, по мере того как теплело, снимая одну за другой. Самшит Бонни так и стоял, укутанный в мешковину. Она оплакивала бутоны камелии, которые погода обманом заставила развиться, чтобы наверняка прикончить их новым заморозком. Однако весна продолжалась, бутоны триумфально распустились – ярко-розовые, с плотными, раскидистыми лепестками. Морган и Леон сидели на крыльце в рубашках с короткими рукавами, тепла почти хватало и на это, а идти в дом за пиджаками им было лень, и вот из-за угла показалась Эмили, далекая маленькая черная бабочка на желтых лапках. В беге ее присутствовало что-то казавшееся вечным. С волосами, заплетенными в косы, она походила на крестьянскую девушку, что в сухую погоду выскакивает из настенного гигрометра, чарующая в своей неизменности
[20]. Морган почувствовал, что становится невесомым от счастья, что увеличивается под светом солнца в объеме и с равной любовью улыбается всем: Леону, хилым, старающимся выжить деревьям, подбегающей и убегающей Эмили и чайкам, кружащим над головами, проплывающим среди дымоходов в истомленном поиске гавани.
3
Леон поехал в Ричмонд повидаться с перенесшим сердечный приступ отцом. Вечером Морган навестил Эмили. Гина готовила на кухне тесто – в школе устраивали благотворительную распродажу домашней выпечки. Она то и дело заходила в гостиную, спрашивала, где ваниль или сито, либо скакала вокруг Моргана, обшаривая его карманы в поисках пастилок от кашля, которые очень любила. Морган сносил ее терпеливо. Во время обыска раскидывал руки и сидел неподвижно. Потом Гина возвращалась на кухню, а он и Эмили продолжали вести небрежный, фальшивый разговор. В прежние дни он уселся бы с ней на диване и думать ни о чем не думал, однако теперь устроился в некотором отдалении от нее, на стуле с прямой спинкой. Он прочистил горло, сказал:
– Бонни велела спросить, не хотите ли вы позаимствовать ее машину.
– О, какая она милая. Нет, спасибо.
– А если его не будет долго? Машина вам может понадобиться.
– Нет.
– Что, если он и на уик-энд не вернется, у вас же спектакль.
– Отменю.
– Но я мог бы выступить вместо него. Почему бы и нет? Представлюсь Леоном.
– Я просто отменю спектакль.
Они взглянули друг на друга. Эмили была бледнее обычного. Она все разглаживала юбку, но, заметив, что он смотрит на ее руки, резко перестала и сложила их на коленях. Напряжение, в котором она живет, действует ей на нервы, решил Морган. Она не привыкла к обману. Как, в сущности, и он – во всяком случае, не к такому. Хорошо бы взять и открыться всем сразу и покончить с этим. Леон сказал бы: «Я понимаю», и Морган мог бы переехать сюда, и они, все четверо, зажили бы наконец-то полной жизнью, счастливые, как жаворонки, и смеялись бы над прежней их скрытностью, такой прижимистой, такой себялюбивой.
Кожа вокруг глаз Эмили отливала голубизной, придавая ей сходство с енотом.
Морган встал и сказал:
– Мне пора. Проводите меня?
– Да, конечно. – Эмили тоже встала, снова разгладив юбку не свойственными ей нервными движениями.
Они прошли по коридору, миновали кухню. Эмили, просунув голову в дверь, сказала:
– Гина, я скоро вернусь.
– А. Ладно. – Гина, обсыпанная мукой, выглядела усталой и растерянной.
Морган взял Эмили за руку, вывел ее из квартиры. Однако, дойдя до середины лестницы, они услышали доносившиеся сверху шаги, и руку он отпустил. Показалась позвякивавшая ключами миссис Эппл в пушистом перуанском пончо.
