И все-таки каждый из снятых Эмили людей смотрел так прямо, с такой доверчивостью, с такой сосредоточенностью, – да и сама она, мраморно-белая в складках черной ткани, встречала его изучающий взгляд глазами столь ясными, что Моргану казалось: он способен видеть сквозь них, видеть то, что за ними, и даже то, что видит она, то, каким представляется ей его мир. И в груди Моргана стал набухать пузырек надежды. Он снова и снова перебирал фотографии, раскладывая их так и этак, выравнивая, роняя, широко улыбаясь, вздыхая и посмеиваясь, не обращая никакого внимания на изумленный взгляд сестры: мужчина в любви.
1976
1
С наступлением весны Эмили пристрастилась к прогулкам. Да так и прогуляла весну и лето, бродя по улочкам, по истертым лужайкам скверов, по магазинам, в которых пахло чесноком и маринадом. Она входила через передние двери и выходила через задние, попадая на незнакомые улицы, забитые грузовиками, штабелями деревянных ящиков, рабочими, которые вспарывали асфальт пневматическими молотками. Шаги Эмили сами собой подстраивались под музыку, звучавшую в ее голове. Ей нравились песни о расставаниях, о женщинах, которые укладывают вещи и уходят, о мужчинах, которые, проснувшись, обнаруживают, что рядом с ними никого нет. Поезд ушел, и в вокзальном чаду ты меня не найдешь, я тоже уйду… Она проскальзывала между двумя детьми, поедавшими попкорн из общего пакета. Однажды утром встану чуть свет, откроешь глаза – а меня и нет, не вру, я уйду… Сталкивалась со старухой, несшей наполненную бутылками хозяйственную сумку, и, не извинившись, шла дальше. Кончай нести ерунду, знаю, ты будешь скучать, когда я… Уйду, уйду, уйду – вот слово, которое выстукивали ее туфли. Поначалу ее поступь была жесткой, но с течением дня смягчалась; Эмили постепенно замедляла шаг, поникала, успокаивалась. И думала о том, как пиджак Леона свисает с его широкой сутуловатой спины. О том, сколь окончательными звучат его слова – куда более определенные, чем у других людей, – даже в голосе, которым он их выговаривает, присутствует своего рода весомость. О том, как он всегда держит рот закрытым – не плотно сжатым, но спокойно и мягко закрытым, отчего ей казалось, будто в голове Леона совершается потаенная работа.
В конце концов она вздыхала и поворачивала к дому.
Во время этих прогулок за ней нередко увязывался Морган Гауэр – широкополая кожаная шляпа и всклокоченная борода покачивались в некотором отдалении за ее спиной. Если Эмили останавливалась и он ее нагонял, то быстро надоедал ей. У него начался какой-то новый период, появился новый пунктик. Безвредный, в сущности, но вызывавший раздражение. Он мог внезапно возникнуть перед ней где угодно – всплеснуть руками посреди Бродвейского рыбного рынка и, радостно улыбаясь, сообщить: «Этой ночью мне приснилось, что вы легли со мной в постель». Она щелкала в ответ языком и уходила. И могла покинуть рынок, пройти целый квартал, свернуть в переулок, миновать скрежещущий мусоровоз, а Морган шел за ней, но на расстоянии. Его шляпа с округлыми полями горизонтально плыла за ее спиной и чуть ли не вращалась, точно летающая тарелка, под которой неторопливо фланировал он сам. Эмили оглядывалась, невольно усмехалась. Затем отворачивалась снова, но он уже успевал все заметить – она слышала его ответный смешок. Неужели он не понимал, что у нее хватало своих проблем, было о чем подумать? Мысли о Леоне тяготили ее, затуманивали голову. Начав с размеренного походного шага, а после сбиваясь на медленный, Эмили перебирала хитросплетения жизни с ним. Любовь – дело нешуточное. А Морган все посмеивается. Она сдавалась, в очередной раз останавливалась, ждала его. И он подходил, указывал на неоновую вывеску над их головами:
– Гляньте-ка! «Номера Ла-Трелла. На неделю! На день!» Не заскочить ли нам наверх?
– Ну ей-богу, Морган!
И даже при Леоне – о чем он только думал тогда, Морган? При нахохленном, мрачном Леоне он вдруг сказал: «Прихватите зубную щетку, Эмили. Мы с вами пустимся во все тяжкие». А если откуда-то доносилась музыка, все равно откуда, хоть из проезжавшей мимо машины, Морган ухватывал Эмили за талию и принимался танцевать. В последнее время он танцевал непрерывно, как будто ноги его не могли устоять на месте. Она и не думала никогда, что он способен вытворять такие глупости.
По счастью, Леон его всерьез не воспринимал.
– Вы рискуете получить больше, чем рассчитываете, – сказал он в тот раз Моргану.
Она все-таки выговорила ему:
– Не стоит отпускать такие шуточки при Леоне, Морган. Что он может подумать?
– Да только одно. Что я хочу умыкнуть вас, – ответил Морган и закружил по кухне, где Эмили в ту минуту мыла посуду, и стал распахивать дверцы всех шкафчиков. – Что вы с собой возьмете? Эти тарелки? Эти чашки? Вот этот пластмассовый кувшин, в который влезает две кварты апельсинового сока?
Она опустила мыльные руки на раковину, понаблюдала за ним и спросила:
– Вам когда-нибудь случается смущаться, Морган?
– Ну… – произнес он, закрыл дверцу шкафа и погладил себя по бороде.
– Это очень интересный вопрос. Рад, что вы его задали. Сказать по правде… э-э, да, случается.
Эмили заморгала:
– Вот как?
– Сказать по правде, – повторил он, – в вашем присутствии, ну да, случается.
Он стоял перед ней, улыбаясь. И было в нем что-то неуклюжее, внезапно заставившее Эмили понять, каким он был юношей – неловким, не способным придумать, о чем разговаривать с девушками. А может быть, слишком разговорчивым, просто от робости, – ни с того ни с сего начинал подробно пересказывать фильмы или объяснять, как устроен двигатель внутреннего сгорания. Ее это поразило, она никогда не думала так о нем. Да скорее всего, она и ошиблась, потому что миг спустя перед ней уже возник хорошо знакомый ей Морган: седоватый подмигивающий клоун, тихо отбивавший чечетку на кухонном полу.
Ну по крайней мере, ей было с ним весело.
2
Так она и прогуляла все лето – и пришла в осень. Разумеется, она делала и многое другое: давала кукольные представления, шила костюмы, стряпала, помогала Гине с уроками. Однако ночами, закрывая глаза, она видела лабиринт улиц и машины на них – так же, как завзятые шахматисты видят во сне шахматные позиции. К ней вновь возвращались мельчайшие подробности ее прогулок: гулкий удар ноги по крышке канализационного люка, проблеск слюды в бетоне, установленные к Двухсотлетию
[13] пожарные гидранты, топырящие, точно дефективные дети, недоразвитые ручонки. Она открывала глаза, садилась, взбивала подушку. «Что случилось?» – спрашивал Леон.
Ответов она могла дать сколько угодно, и все были бы правдивыми. Иногда она говорила ему, что, по ее мнению, их брак принял какой-то дурной оборот, что-то в нем разладилось, хоть она и не знает, что именно. Может, и так, отвечал Леон, но от него-то она чего хочет? Ему вообще не верится, говорил он, что в мире хоть когда-нибудь существовало нечто, способное сделать ее по-настоящему счастливой. Ну разве что ей удастся переоборудовать всю Солнечную систему на свой лад и чтоб ни одна планета не смела ее ослушаться. Она ожидает, что этим он и займется? – спрашивал Леон. Эмили молчала.
