– Я женился на четвертом курсе колледжа, – сказал Морган. – Ее звали Летицией. Мы обвенчались тайком, никто не знал. Но стоило нам пожениться, как мы утратили всякий интерес друг к другу. И это было самым смешным. Мы водились с разными компаниями, Летиция связалась с группой, исполнявшей старинную музыку, и уехала на рождественские каникулы в Нью-Йорк… Мы, что называется, потеряли друг друга из виду. Каждый пошел своим путем.
Эмили не понимала, зачем он ей об этом рассказывает. Она сделала над собой усилие, села попрямее и спросила:
– Серьезно? То есть вы развелись?
– Вообще-то, нет.
– А что же тогда произошло?
– Да ничего, – пожал плечами Морган. – Мы просто пошли своим путем каждый. В конце концов, о нашем браке никто не знал.
Эмили обдумала услышанное. И сказала:
– Но тогда получается, что вы двоеженец.
– Строго говоря, пожалуй, что так, – весело согласился Морган.
– Это же незаконно!
– Ну да, наверное, в определенном смысле.
Эмили смотрела на него во все глаза.
– Хотя на самом деле это так естественно. И если вдуматься, вполне логично. Разве каждый из нас не сидит на мешке, набитом событиями прошлого? И эти слои не так уж накрепко изолированы. Иногда выделения нижнего слоя просачиваются в верхний. Ведь так?
– Нет, ну честное слово, – сказала Эмили. – Какое отношение это имеет к чему бы то ни было?
Она взяла сумочку, встала. Морган тоже встал и быстро обошел столик, чтобы отодвинуть ее стул, однако она оказалась быстрее. И даже не стала ждать, пока Морган расплатится. Выскочила на улицу, оставив его у кассы, и ему пришлось бегом догонять ее.
– Эмили? – окликнул он, догнав.
– Мне пора домой.
– По-моему, я отклонился от темы. Ваши разговоры о двоеженстве, законности – из-за них я забыл, что собирался сказать.
– При половине наших разговоров, Морган, – заявила Эмили, – я не сомневаюсь, что вы врете мне напропалую. Вот и сейчас наврали. Ведь наврали, так? Так? Или не так?
– Видите ли, Эмили, – сказал Морган, – конечно, Леон изменился. Все меняются, каждый болтается на волнах, вплывает во фьорды и выплывает из них, ударяется о сваи, срывается с речных порогов… Впрочем, нет, не будем отвлекаться. Но, Эмили, вы по-прежнему близкие люди. Вы продолжаете двигаться в одном направлении. И все еще очень схожи.
– Схожи! – воскликнула Эмили и остановилась перед газетным киоском. – Как вы можете говорить это? Мы совершенно разные. Хотя бы по происхождению. У нас даже вера разная.
– Правда? – удивился Морган. – Какой же веры Леон?
– Ну, пресвитерианин, методист… – Она снова пошла по тротуару. – Между нами нет никакого сходства.
– А на мой взгляд, есть, – не согласился Морган. – И вы так хорошо ладите.
– Ха! – горько отозвалась Эмили.
– Самая счастливая семья, какую я знаю, Эмили. Я просто-напросто люблю вашу семью.
– Представить себе не могу почему, – сказала она. Однако разрешила себе идти с ним в ногу.
Они прошли мимо женщины, которая красила в ярко-зеленый цвет свою парадную дверь. «Салатовый, мой любимый!» – воскликнул Морган, и женщина засмеялась и отвесила ему театральный поклон. Потом миновали открытое окно, за которым Фэтс Домино
[6] пел «Я иду», – Морган раскинул руки и затанцевал. Из-за сигареты в зубах его танец выглядел трудным и рискованным, Эмили он напомнил одного из тех русских танцоров, что отплясывают со стаканом водки на голове. Она стояла в сторонке, неловко помахивая сумочкой и улыбаясь. Затем Морган остановился, вынул изо рта сигарету.
– Ну это ж надо, – сказал он, глядя на что-то за спиной Эмили. Она обернулась, но ничего не увидела – только стоявшую у почтового ящика машину. – Моя машина! – объявил Морган.
– Что?
– Это моя машина!
– Вы уверены?
Глупый вопрос, уверена была даже Эмили. Да и с какой бы стати надумал он претендовать на такую развалину? Морган обежал вокруг машины, быстро попыхивая сигаретой.
– Видите? Там теннисная ракетка Лиззи, моя чалма, мой матросский костюм, который я привез домой из… А бутылку содовой видите? Она уже полгода перекатывается туда-сюда под задним стеклом. Или… – начал он и примолк. А затем: – Возможно, у кого-то еще есть точно такая машина?
– Перестаньте, Морган, – отмахнулась Эмили. – Конечно, это ваша. Вызывайте полицию.
– Зачем? Почему просто не украсть ее обратно?
– Вы же хотите, чтобы вора арестовали, ведь так?
– Да, – согласился он, – однако она стоит прямо под знаком «Стоянка запрещена», меня могут оштрафовать.
– Но не вы же ее здесь поставили?
– Иди-ка докажи что-нибудь в этом мире, – сказал Морган. – А я обещал Бонни, что штрафных квитанций больше не будет.
Он подергал дверцы – все заперты. Перешел к капоту, присел на корточки перед радиатором.
– Не думаю, что вы прихватили с собой ваш швейцарский ножик, – сказал он.
– Что? Нет, не прихватила.
Морган подергал за торчавшую из радиатора веревочную петельку. Затем склонился к ней и стал ее перегрызать. Красившая дверь женщина опустила кисть и обернулась, чтобы понаблюдать за ним.
– Я не понимаю, зачем это, – сказала Эмили.
– Ключ, – ответил Морган. Что-то, звякнув, упало на землю. Морган пошарил под машиной.
– Справа от вас, – подсказала Эмили. – Ближе к колесу.
Морган растянулся на земле, немного заполз под машину, волоча за собой ноги. Подошвы его противозмеиных ботинок были прорезаны глубокими, как на зимних покрышках, бороздами. Он повозил рукой и воскликнул:
– Есть!
Подъехал и, подпрыгнув, встал маленький трехколесный почтовый фургончик величиной с тележку из тех, что разъезжают по полю для гольфа.
– На помощь! – завопил, приподняв голову, Морган. Эмили услышала, как его каска клацнула изнутри по бамперу. – Меня задавили!
– Морган?
– Мне ногу переехали!
Из фургончика вылез, насвистывая, и направился к почтовому ящику почтальон. Эмили схватила его за рукав:
– Отъезжайте.
– А?
– Уберите машину! Вы человека переехали.
– Ишь ты, – удивился почтальон. – Он что, не видел знака «Стоянка запрещена»?
– Говорю вам, немедленно уберите машину!
Почтальон направился к фургончику, заглянув по пути под машину Моргана. Тот скорчил ему рожу, состоявшую, казалось, из одних зубов.
