– Могли бы просто подойти к нам, как делают нормальные люди, и поздороваться.
– Да, но я был так… Я хотел, чтобы представление о вас складывалось у меня постепенно. И предпочитал, ну, почти предпочитал наблюдать за вами издали, понимаете? Собственная моя семья – это что-то невозможное. Там все так запутанно, так скучно.
Морган остановился в середине последнего лестничного марша.
– Вы, полагаю, думаете, что моя жизнь романтична, – сказал он. – Врач в большом городе! Спасает жизни. Но по большей части это нудный, однообразный труд. Я работаю в далеком от центра районе, пациенты у меня из низов. Мой кабинет дважды грабили наркоманы, искали дурь, и один раз прямо при мне. Они привязали мою секретаршу к стулу поясом от плаща, заставили меня выдвинуть все ящики моего стола. Переживание не из приятных. Я стоял там, копался в упаковках деконгестантов, средств от насморка, детских носовых капель… Я не из храбрецов. Отдал им все, что у меня было. Я рассказываю об этом, чтобы вы, Эмили, Леон, поняли, как я живу…
Морган сбился с дыхания. И чувствовал, что в голове его разрастается какое-то белое пятно, как будто он забрался на непривычную для него высоту.
– Вот послушайте, что произошло прошлым летом, – сказал он. – Я получил пациента, которого порезали ножом. Порезали перед баром в Феллс-Пойнте, с кем-то он женщину не поделил. Его притащили ко мне среди ночи, я уже спал. Такая уж у меня практика и такие пациенты. И ни телефонной службы, ни квартиры в Оушен-Сити, чтобы укрываться на выходные… Ну ладно. У него был длинный неглубокий порез на левом боку, от грудной клетки до тазовой кости, хорошо хоть сердце не пострадало. Я уложил его на стол в моем кабинете, стал накладывать швы. На это ушел час с четвертью – работа, сами понимаете, утомительная. А когда я затягивал последний узелок – бам! Дверь распахивается. Входит тот, кто его порезал. Выхватывает нож и распарывает его справа, от грудной клетки до тазовой кости. Опять игла, опять нить. И еще час с четвертью.
Леон неожиданно фыркнул, но Эмили просто подтолкнула Моргана вперед. Он снова начал спускаться, тяжело, как старый ревматик, припадая к перилам. И продолжил:
– Люди лезут ко мне с головными болями, простудами, подбитым глазом… с тем, что проходит само собой. Человек с сидячей работой – скажем, таксист – весь уик-энд переставляет мебель, а в ночь с воскресенья на понедельник вытаскивает меня из постели. «Док, у меня жутко болит спина. Как по-вашему, это не диск? Не смещение? Операция не понадобится?» И ради этого я учился на медицинском факультете!
– Ну вот. – Они дошли до парадной двери, Эмили толчком отворила ее и, придерживая рукой, сказала Моргану: – Всего хорошего.
За ее спиной натужно, словно стараясь смягчить оскорбление, улыбался Леон. Морган сжал ладонь Эмили и даже испугался, такой она оказалась легкой и сухой.
– Сводить со мной знакомство вам нисколько не хочется, верно? – спросил он.
– Верно, – ответила Эмили.
– Угу. А почему так?
– Мне не нравятся ваши попытки пролезть в нашу жизнь. Они мне отвратительны! И не нравится, когда за мной шпионят.
– Эмили, – сказал Леон.
– Нет-нет, – сказал ему Морган. – Все правильно. Я понимаю.
Он оглянулся на свою запыленную, приземистую машину. Чувств он не испытывал никаких. Его словно выскоблили изнутри.
– А может, вам стоит познакомиться с моей женой? – не без некоторого усилия произнес он. – Не хотите встретиться с Бонни? Я о ней не рассказывал? Или вам мои дети могут понравиться. У меня очень милые дети, вполне нормальные, вполне обычные, они, похоже, сами решили быть обычными… Две дочери заканчивают школу. Одна уже выросла, работает секретаршей, а четверо учатся в колледжах, кто где. Бо́льшую часть года они отсутствуют. Мы о них почти и не слышим. Но так уж устроена жизнь, верно? Вам это любой родитель скажет. Как видите, я человек семейный. Это может помочь? Нет, насколько я понимаю, не может.
Тут он обнаружил, что все еще сжимает ладонь Эмили, и отпустил ее.
– Старшая девочка вышла замуж, – сказал он. – А я вовсе не врач. Работаю в хозяйственном магазине.
– Что? – опешила Эмили.
– Директор «Хозяйственного магазина Каллена».
– Но… ведь вы принимали нашу дочь!
– А, ну что же, – ответил он, – недаром же я присутствовал при рождении трех своих.
Он похлопал себя по карманам, отыскивая сигареты, однако, найдя пачку, просто стоял, держа ее в руке и глядя в их ошеломленные лица.
– А эту историю с порезами я в газете вычитал. В общем, про себя я вам наврал. Собственно говоря, я это часто делаю. Часто ловлю себя на том, что пытаюсь создать ложное впечатление о себе. Не намеренно, поймите. Мне временами кажется, что люди словно сговариваются со мной об этом, подталкивают меня. Помните, тогда, во время спектакля, вам понадобился врач – и никто из зала не вышел. Наступило долгое, долгое молчание. И как-то подбодрить вас, довезти до больницы, казалось так естественно. Я и не подозревал, что мне действительно придется принимать роды. Происходившее просто… вытолкнуло меня, фигурально выражаясь, в первый ряд.
Ему хотелось, чтобы они что-то сказали. Но они только глядели на него во все глаза. Между тем по ступенькам крыльца поднялась девушка в старомодном платье и поздоровалась: «Привет, Эмили, Леон», но те на нее даже не посмотрели, не отступили в сторону, когда она проскользнула мимо них в еще открытую дверь.
– Прошу вас. Это же не только моя вина, – опять заговорил Морган. – Почему люди с такой готовностью верят мне? Вот объясните. И знаете, что меня угнетает? Они верят гораздо быстрее, если я говорю что-то разрушающее их иллюзии. Я могу, например, сказать, что жизнь кинозвезды не так сладка, как они думают. Свет юпитеров до того горяч, что у меня тает грим, и воротники моих рубашек покрыты изнутри серовато-розовыми пятнами, которые доводят мою жену до исступления: их ни «Клорокс» не берет, ни «Уиск», хотя отчасти она эту проблему решила, нашла предохранительное средство. Она знаете что делает? Перед тем как я надену рубашку, натирает ее воротник куском белого банного мыла. Да, это помогает, и, должен заметить, неплохо.
– Спятить можно, – сказал Леон.
– Верно, – согласился Морган.
– По-моему, вы и спятили!
Однако Эмили возразила:
– Ну не знаю. Мне кажется, я его понимаю.
Мужчины повернулись к ней.
– Понимаешь? – спросил Леон.
– Просто он… ему необходимо иногда выбираться из своей жизни, – пояснила она.
Морган вздохнул – длинно, прерывисто – и опустился на ступеньку крыльца.
– Моя старшая дочь выходит замуж, – сказал он. – Можно я посижу здесь с вами и выкурю сигарету?
1973
1
Газетный заголовок гласил: «Возрождение ремесел в Балтиморе? Фестиваль открывается 2 июня». Статью сопровождала картинка: Генри Прескотт по щиколотки в стружках вырезает одну из своих деревянных уток. Была там и фотография Леона Мередита с куклой в руках, женой пообок и дочерью у ног. Сумрачный, красивый, худой мужчина с резкими морщинами у краев рта. Уже далеко не юноша. Фотография окончательно убедила в этом Эмили. Отодвинув оставшиеся после завтрака тарелки, она расстелила газету по кухонному столу и, опершись о нее локтями, внимательно изучила снимок. Зернистая газетная печать подчеркивала драматичность облика Леона – сплошные впадины и плоскости. Эмили выглядела рядом с ним почти бесцветной. Даже Гина и та казалась невыразительной.
