После выступления поклонники М.К. выпрягли лошадей из ее кареты и на руках довезли до дома, а еще она получила в подарок золотой лавровый венок, на каждом из лепестков которого было выгравировано название балета, в котором она выступала. Она уходила в венце славы, это было прекрасно… Но еще более прекрасной казалась ей новая жизнь, в которой теперь было место только для двоих мужчин – Андрея и его сына.
Впрочем, вышло по обыкновению – человек предполагает, а Бог располагает.
Бургундия, Тоннер, наши дни
Несколько мгновений молчания помогли Алене сообразить: если она хочет хоть что-то узнать и понять, лучше скрыть свое почти полное неведение и постараться выдать догадки за точные знания. Здесь главное – выдержать характер и повести тонкую игру, и только тогда ей удастся раздобыть дровишек для неугасимого костра своего любопытства.
– Письмо вашего деда, – пробормотала она с самым глубокомысленным видом. – Я так и подумала, когда его увидела! Но мадам Бланш очень ловко отвела мне глаза.
– Да уж, это она умеет, – невесело улыбнулся Зигфрид Рицци. – Отец уехал из Муляна в полной уверенности, что говорил с ее сестрой, которая знать ничего не знает, а Одиль умерла и никому не рассказала, где она спрятала украденное.
«Украденное!» – мысленно воскликнула Алена, похвалив себя за догадливость, и кивнула:
– Да, меня она тоже уверяла, будто никакая не Одиль, а своя сестра Одетт.
Надо сказать, что во французском языке нет различия между местоимениями «его», «ее», «их» и «свой», «своя», «свои». Лиза и Таня Детур, говоря по-русски, то и дело ляпали что-то вроде: «Вон идет Кристоф, своя мама и две свои собаки». Сейчас Алена мысленно перевела на русский то, что сказала, – и подавилась нервным смешком. Это же надо: «Своя сестра Одетт!»
Между тем Зигфрид взялся за голову и осторожно покрутил ее из стороны в сторону, словно проверяя, крепко ли она держится на шее. Он все еще был очень бледным, и Алена поняла, что ее собеседника изрядно контузило, поэтому он и разболтался с места в карьер с почти незнакомым человеком, причем не просто разболтался, а намекнул на семейную, можно сказать, тайну. Ну да, Алена где-то читала, что контузии могут повлиять на психику.
Отлично. Пусть и дальше влияют таким же образом.
Значит, судя по всему, бабуля Одиль что-то украла у дедули Рицци во времена приснопамятные, но бывший фашистский пропагандист до сих пор не теряет надежды эту вещь вернуть. Вот и послал внука. И еще можно не сомневаться, что о существовании этой вещи известно Эппл и Петрику Лорентиу. Именно поэтому они так настойчиво пытаются добыть ключ от сейфа мадам Бланш. Они, выходит, убеждены, что краденое лежит именно там. В этом есть логика, иначе старушка не носила бы ключ на шее, откуда его, понятное дело, не так просто снять. Однако Маршану неизвестно, что эта вещь находится под охраной его секретного замка, ведь он упомянул, что в сейфе хранится только стеклянная змея – память о трагедии, случившейся в семье, а также копии важных бумаг. Возможно, мадам Одиль убрала эту ценность, пока Маршан устанавливал замок. Скажем, она ему не доверяла! И, как считала теперь Алена Дмитриева, правильно делала. Этот антиквар очень на многое способен, в этом кое-кто совсем недавно мог убедиться.
А все же откуда Эппл знает, что ценность в сейфе? Откуда-откуда, если не от Жака? Видимо, у них все же роман, а Петрику Лорентиу – всего лишь земляк-подельник, которого Жак и Эппл наняли, чтобы вскрыть сейф несговорчивой бабули.
Нет. Жак вознегодовал, увидев Петрику на броканте, и Эппл мигом что-то наврала, чтобы скрыть свое с ним знакомство… Значит, Эппл столкнулась с Петрику, чтобы обвести вокруг пальца Жака и украсть то, что хотя бы теоретически должен унаследовать он?
Мысли мчались своим чередом, а между тем Алена в оба уха слушала Зигфрида Рицци, который продолжал откровенничать:
– Отец поверил старухе и уехал ни с чем. А когда вернулся в Мюнхен и обо всем рассказал деду, тот его чуть не убил. Выгнал из дому и больше не разговаривал с ним. Даже наследства лишил! Старика тогда удар хватил, он лежал некоторое время в беспамятстве и все твердил: «Schwanensee! Schwanensee!»
– Лебединое озеро? – прищурилась Алена, у которой среди иголок и булавок в голове случайно завалялось несколько слов из немецкого. А уж название своего любимого балета она знала на четырех иностранных языках: английском, французском, немецком и итальянском. Если кому интересно, по-английски это «Swan Lake», а по-итальянски – «Il lago dei cigni». Французское, повторимся, «Le Lac de cygne». – Вы о балете Чайковского говорите, что ли?
– Конечно! – вскричал Зигфрид, взглянув на нее с уважением. – Об этом чертовом балете!
– Ах, в самом деле! – сделала большие глаза Алена. – Там ведь главных героинь именно так зовут – Одетт и Одиль! Надо же, какая, оказывается, образованная особа эта деревенская бабуля! Конечно, есть Опера́ Дижон, но это именно оперный театр, балеты там никогда не ставили, насколько мне известно. Неужто она в Париж, в Гранд-опера́ ездила?
– Она не всегда была деревенской, – мрачно заявил Рицци. – Может быть, и в Гранд-опера́ побывала. Она служила в Париже у очень знатных людей. Их и ограбила.
– Их? – удивленно повторила Алена.
Значит, Одиль обчистила не Рицци, а каких-то парижан? Вот и объяснение тому, почему она вернулась из столицы в глухую деревушку в Бургундии… Скрывалась! Но Рицци о похищенном узнал и во что бы то ни стало хотел завладеть этой вещью. Ага, у мужа отнял кокаин, у жены хотел отнять… что? Что именно украла Одиль у своих парижских хозяев?
Однако странная вещь. Одиль вернулась из Парижа в 1943 году, она сама говорила. Рицци уехал годом позже. У него было время забрать у Одиль драгоценность – а речь, скорее всего, именно о драгоценности, причем небольшой, если она должна была поместиться в копыте «серого» коня руэн. Там углубление-то со стакан. Какая это драгоценность? Об этом можно только гадать. Рицци ее всенепременно отнял бы – такой уж это был человек. Однако он спокойно уехал. Уехал в Париж. Что же там произошло? Неужели он только там узнал, что Одиль воровка? Как он мог узнать? А что, если он случайно встретился с теми людьми, у которых Одиль служила и кого она обчистила? Но как, почему он с ними встретился? Как вообще мог зайти разговор об этой девушке?
И тут Алена вспомнила, что рассказывал Морис Детур накануне ее отъезда в Мулян. Будто бы некий ценитель искусств, случайно занесенный в деревушку бурями второй мировой войны, сфотографировал картины Маргарит Барон и поклялся, что со временем заведет в Париже собственный салон и непременно выставит там некоторые особенно удачные ее полотна. Однако клятву не сдержал: исчез бесследно, возможно, сметенный теми же бурями той же войны.
Вряд ли по захолустному Муляну в годы Второй мировой ценители искусств шастали толпами. Скорее всего, он был один – офицер из роты пропаганды по фамилии Рицци, который заставлял художницу рисовать его голышом. Очень возможно, он и свои изображения сфотографировал, и другие картины Маргарит. А что, если среди них оказался портрет Одиль? И фотографию случайно увидели ее бывшие хозяева, узнавшие и служанку, и ту вещь, которую она украла.
