Алена быстренько пополнила свой алфавит. Теперь он выглядел так: A=Z, B, C=Х, D, E=V, F, G=T, H=S, I=R, J, K, L, M, N=M, O=L, P, Q, R=I, S=H, T, U=F, V=E, W, X, Y, Z.
Загадочно, почему автор письма взял слово «серый» в кавычки? Конь не вполне серый? Или, может быть, у этого человека такое представление о грамотности? Люди иногда так пишут, что хочется подарить им орфографический словарь, – уж Алене-то Дмитриевой, великой пуристке во всем, что касалось русского языка, этого ли не знать! Но если некоторые упорно пишут по-русски «не» с глаголами слитно, почему нельзя во французском брать прилагательные в кавычки?
Ладно, это сейчас можно оставить.
Забавно, подумала Алена, что первая буква A обозначается как последняя Z, третья C – как третья с конца X, пятая E – как пятая с конца V… Странные совпадения. Или как раз не странные, а закономерные, и это самый обыкновенный шрифт-перевертыш, когда первая буква переименовывается в последнюю и наоборот, а дальше все идет по тому же принципу?
Алена составила еще один алфавит, буквы в котором шли в обратном порядке: A – Z, B – Y, C–X, D – W, E – V, F – U, G – T, H – S и так далее. Через несколько минут загадочная записка приняла такой вид:
«Odile, rends-moi tu sais toi-m3me quoi avant que ce soit trop tard. Un cheval «gris». Le gauche est postérieur. Je te donne trois jours. Apr1s je te tue».
Значит, пожилую мадам зовут Одиль? Красивое имя. Правда, изрядно устарело. Впрочем, под стать хозяйке.
Цифры, как догадалась Алена, обозначают буквы под диакритическими – надстрочными, попросту говоря, – знаками: 3 – это ê, а 2 – é.
Наша многоумная героиня вздохнула довольно и разочарованно. Довольно – потому что так быстро разгадала шифр, разочарованно – потому что разгадала шифр так быстро. С другой стороны, проще этого шифра может быть только цифровой, когда буквы обозначаются порядковыми номерами: А – 1, В – 2, С – 3 и так далее. Или обратный цифровой, когда нумерация идет с конца к началу: Z – 1, Y – 2, X – 3, W – 4…
Какая-то мысль мелькнула, какая-то мысль, но, как водится у случайных мыслей, немедленно удалилась. Алена не стала ее догонять, пожала плечами и наконец вникла в содержание записки.
Она гласила:
«Одиль, верни сама знаешь что, пока не поздно. «Серый» конь. Левый задний. Даю три дня. Потом убью».
Да… Прочитав такую записочку, в самом деле ничего не стоит грохнуться без чувств.
А что такое «руэн»? Этого слова в записке нет, но ведь дама говорила: «Тот серый конь руэн давно сгорел». Наверное, имя коня. Вернее, кличка.
Вопрос – у лошадей имена или клички?
Ладно, это тоже оставим.
И что такое левый задний?
Нет, это тоже не важно. Самое главное в этом спокойном обещании: «Потом убью».
Из «Воспоминаний об М.К.»
М.К. страшно жалела, что утратила столь многое, когда они с великим князем Андреем Владимировичем и Вовó бежали из России. Сокрушалась о драгоценностях, которые получала в подарок (об этом я еще расскажу), но больше всего горевала о своих дневниках, о письмах цесаревича и его милых записочках. М.К. пыталась воскресить события, создавая новый дневник по памяти, но прекрасно понимала, что не может доверить бумаге воспоминания, которые выставили бы императора не в том виде, в каком его желают лицезреть подданные.
Но мне М.К. рассказывала историю их с цесаревичем любви как эротический роман – вроде тех, что писала Анастасия Вербицкая, сочинениями которой в начале века зачитывалась вся Россия, тайно или явно.
Конечно-конечно, М.К. старалась соблюдать пиетет по отношению к бывшему возлюбленному, но частенько сбивалась на живую, пусть и не вполне приличную в глазах ханжей жизнь!
Итак, после первого знакомства на выпускном спектакле в Императорском училище Маля влюбилась в цесаревича, да и он, очевидно, ею заинтересовался. Его к ней влекло, но, главное, он чувствовал, что это будет вполне приличная связь, не то что с какой-нибудь цыганкой из числа тех, что танцевали перед гусарами в Красном Селе и задирали перед ними юбки, позволяя увидеть то, что у приличных женщин скрыто.
Вообще, надо сказать, жили гусары – а с ними и молодой цесаревич – чрезвычайно весело. Он сам показывал М.К. свои дневниковые записи.
«Вчера выпили 125 бутылок шампанского. Был дежурным по дивизии. В час выступил с эскадроном на военном поле. В пять был смотр военным училищам под проливным дождем…
Тяжелый день после разгульной ночи, но лишь вечер – снова ковшик шевелится… Проснулся – во рту будто эскадрон ночевал».
Гусары пили в самом деле крепко – то поставив рюмку на отставленный локоть и приняв содержимое залпом, то расставив по лестнице рюмки и бокалы – и начиная восхождение от сосуда к сосуду. Не всякому удавалось добраться до верхней ступеньки, многие падали мертвецки пьяными уже на середине лестницы. Зимой веселились с особенной изобретательностью: раздевались донага и выскакивали на лютый мороз, а в это время буфетчик выносил лохань с шампанским, откуда господа гусары хлебали все вместе и выли при этом по-волчьи. Это называлось «допиться до волков».
Надо сказать, после знакомства с хорошенькой балериной К. мысли цесаревича все чаще обращались от утех Бахуса к забавам Эроса. Но встречались они разве что случайно на гуляньях и на балах и обменивались страстными взглядами. Дальше дело не шло, и не только Мале, но и самому Ники порой казалось, что все закончится не начавшись.
Великий князь Сергей Михайлович потом рассказывал М.К., что нерешительность цесаревича доводила его до бешенства. Ники советовался с друзьями, как ему быть с хорошенькой балериной. Ничего он так не желал, как сделать ее своей любовницей, но не мог одолеть робости. Сергей Михайлович с трудом сдерживался, чтобы не выказать племяннику презрение. Уж он-то знал бы, что делать, окажись наедине с этой очаровательной девушкой, в которую влюбился с первого взгляда на том выпускном спектакле!
Но знал он, увы, и о том, что инициатива знакомства с К. исходила от императора и его жены, а отец никогда не простит Сергею, если тот хоть в чем-то вызовет недовольство государя. Но дело даже не в этом. Главное – девушка! Ей уже нравится Ники. Она уже ослеплена своим будущим, она уже летит на него, как бабочка на огонь, лелея самые радужные мечты. Что ж, tant pis!
– Ты пытался встретиться с ней? – с видимым безразличием спросил он однажды цесаревича.
Ники пожал плечами.
«Дурак», – подумал Сергей Михайлович, но вслух ничего не сказал – только тоже пожал плечами.
– Нет, но где мне было найти возможность? – пробормотал Ники, словно оправдываясь. – Если я вдруг приду в театр и захочу с ней увидеться, я ее скомпрометирую!
– Ники, ты ошибаешься, – хихикнул его ближайший приятель, тоже гусар Евгений Волков, у которого был роман с молодой балериной Татьяной Николаевой. – Таня говорила: весь театральный мир совершенно уверен, что К. – уже твоя любовница. Она сейчас уже получила роль, да с кем – с самим Николаем Легатом, опытным артистом, о ней наперебой пишут газеты. Клянусь, если люди узнают, что ты ее даже пальцем не тронул, это скомпрометирует ее сильнее, чем самое отъявленное и громкое распутство!
