— Естественно. Темная физиономия и белая голова?
— И надбровные дуги. И нос! Очень выразительный. — Пуспанен мечтательно закатил глаза.
— Это глава службы безопасности Никиного отца, господин Усманов.
— Кажется, он именно так и представился. Но я со страху не запомнил.
— Давили на вас? — сочувственно улыбнулся Бахметьев.
— Вели себя ужасно. Особенно господин Усманов. Как какая-то шпана. Как гопота. — Пуспанен решил запоздало пожаловаться на Рамиля Алимжановича. — Наезжали на меня, словно я у них борсетку свистнул. Или часы «Патек Филипп» сорвал с руки. А я, между прочим, член Союза художников России.
— Тоже портретист?
— Станковист.
— Угу, — многозначительно промычал Бахметьев, дав себе слово не лезть больше в трясину совершенно непонятной ему живописи. Лучше оставаться на вполне безопасном обывательском берегу, глядишь — и не прослывешь дураком.
— Мне показалось, этот Усманов страшно недоволен.
— Чем?
— Иванкой. Он недоволен Иванкой и тем, что она вызвала полицию.
— Он говорил ей об этом? Вы это слышали?
— Я не воспроизведу фразы дословно… Но общий посыл был именно таков: какого черта? Сами бы разобрались.
— Понятно.
— Надеюсь, то, что я сказал, — Пуспанен снова перешел на шепот, — останется между нами?
— Конечно, — уверил директора «Ультрамарина» Бахметьев. — Останется. Пока. Скажите, а «Фольксваген-Жук» во дворе…
— Это Катин. Люди господина Усманова его вчера полчаса потрошили. Хорошо еще, что Катя мне ключи оставила, взламывать машину не пришлось.
Они уже стояли на лестничной площадке, куда, кроме школьной, выходила еще одна дверь: напротив находился склад интернет-магазина «ЛАПЫ И ХВОСТ» (о чем свидетельствовала табличка). Но куда больше Бахметьева интересовал лестничный пролет в пять ступенек. Ступеньки упирались в стену, к которой были приколочены доски. Много досок — вдоль, поперек и крест-накрест.
— А там что?
Пуспанен почесал указательным пальцем переносицу, и палец застыл на переносице на время — как будто поправлял седловину несуществующих очков.
— Э-э… Думаю, во времена Викентия Федоровича, Катиного дедушки, здесь был проход на чердак. Но его давно заколотили. Во всяком случае, ничего другого я здесь не помню. Только эти доски. Ваши люди все там осмотрели…
Последнюю реплику Бахметьев выслушал уже у стены. Для очистки совести он выборочно подергал некоторые из досок — те стояли намертво. Присев на ступеньки, Женя посмотрел на щуплого длинного Пуспанена сверху вниз:
— Как вы думаете, Павел… Кто круче — Сирин или Алконост?
От удивления Пуспанен даже рот приоткрыл, а затем захлопал белесыми ресницами, силясь вникнуть в суть вопроса.
— Э-э… В каком смысле?
— В принципе.
— Ну… Сирин олицетворяет собой скорбь и печаль. Алконост — радость, любовь и счастье. О них есть множество упоминаний в апокрифической литературе… А самые древние изображения Сирина относятся к десятому веку. Алконоста, соответственно, к двенадцатому, если мне не изменяет память. А его образ восходит к древнегреческому мифу о девушке Алкионе, превращенной богами в зимородка.
— Зимородок, ага.
— Такая птица. Зимородок.
— Я знаю.
— Катя могла бы рассказать намного больше и интереснее, чем я. У нее блестящий курс лекций по древнерусскому искусству. Не только по нему, конечно, но древнерусское искусство — Катин конек. Дети обожают ее слушать. Сидят тихонько, никто не шалит.
— И Ника Шувалова?
— И Ника.
— Вы говорили, она… м-м… не очень управляемая.
— Только не с Катей. С Катей — послушнее ребенка, чем Ника, не найти. Она сложная девочка, мало кому доверяет… Но если доверяет — считайте, вам повезло. Маленький надежный друг обеспечен. Правда, мне ее доверия окончательно заслужить не удалось.
— И все равно Ника учится в вашем классе?
Пуспанен засмеялся таким хорошим, открытым смехом, что Бахметьев немедленно простил ему и трусоватость, и излишнюю суетливость. И даже немного открыточных Сирина с Алконостом, свивших гнездо на административной кухне, над диваном.
— Да. Учится в моем классе. Мы оба не подарки и потому вырабатываем характер. Такие существуют договоренности.
— Между кем и кем?
— Между мной и Никой, конечно.
— Ясно.
Ясным было и то, что по пояснице Бахметьева вот уже целую минуту гулял легкий сквозняк.
* * *
…Конечно же, это не зимородок.
Зимородок — веселая птичка с ярким оперением, больше похожая на колибри. А эта — черная, с желтыми лапками и красной головой. Правда, лапки сплетены из ниток, а тельце — вывязано. Клюв заменяет плотный язычок обувной кожи, а вместо глаз вставлены черные бусинки. К красной птичьей макушке приделана кожаная петля, венчающаяся металлическим кольцом.
Все вместе это — брелок. Птичка-брелок.
Бахметьев нашел его на чердаке соседнего дома, куда попал, как только понял, что произошло. И каким образом Ника исчезла из «Ультрамарина». Даже если бы сквозняк не коснулся его тела, все равно чердака было не избежать.
Распрощавшись с Пуспаненом и на всякий случай взяв у него телефон, Бахметьев покинул конторское логово и вышел в переулок. Холод в пояснице погнал его не налево, к Спасо-Преображенскому собору, а направо, к Кирочной — широкой, запруженной транспортом улице. Теперь, стоя с запрокинутой головой на четной стороне (к нечетной как раз и примыкал отросток переулка), Бахметьев увидел и ультрамариновский эркер, и часть панорамного окна. Вместе со всем конторским логовом они вжимались в торец дома, фасадом выходящего на Кирочную. Собственно, логово и являлось частью этого дома, намертво пришпиленным крылом. Крыло было выкрашено в другой цвет, но цвет не мог обмануть Бахметьева, прекрасно знавшего устройство подобных домов. Между собой они соединяются общим чердаком! Только дурак мог не заметить такой простой вещи. Только приземленный тип, никогда не поднимавший глаза к солнцу, дождю и облакам.
Такую простую вещь обязательно заметил бы Второй осетинский брат. А Первый — нет. И Рамиль Алимжанович Усманов — нет. И большинство бахметьевских сослуживцев, замордованных криминальной рутиной.
Ковешников.
Ковешников — под вопросом. Он ведь — ланцетник, вечно роющий, перекапывающий пласты — без перерыва на сон и обед. И есть немаленькая вероятность, что он пророет землю насквозь и вылезет совершенно с другой стороны. Там, где низ, — это верх. И уже сверху, вознесшись гораздо выше запрокинутой головы Бахметьева, Ковешников увидит и эркер, и панорамное окно. И маленький «Фольксваген-Жук» Екатерины Пуспанен.
