— Вы не убийца. Это первое. И второе. Вы все равно не узнали бы, кто они такие. Ведь адрес стерся.
— Не совсем. Вы в курсе, что на бумажном конверте обычно указывают два адреса? Отправителя и получателя. Так вот, с отправителем как раз все в порядке. Ну, почти все… Пришлось приложить некоторые усилия, чтобы прочесть. «Ленинград. Кирочная, 9, квартира 21. Мистергази З. В.»
— Вы сказали, что вещей будет одиннадцать плюс одна. Но я насчитала десять.
— А, да. Еще письмо.
— Оно было в конверте?
— Нет. Лежало рядом с конвертом, но тоже за подкладкой. Вернее. Это пустой лист, сложенный вчетверо.
— Почему вы решили, что это именно письмо?
— Я же не идиот. Не сумасшедший. Лист сложен ровно так, чтобы засунуть его в конверт. И он тоже очень старый. Протерся на сгибах и почти распадается в руках. Должно быть, мама хотела ответить этому неизвестному Мистергази З. В., но так и не собралась. Начала писать, но что-то ее отвлекло.
— Вы сказали, что лист был пустой.
— Да. Но иногда мне кажется, что там что-то написано. Не разобрать что. Строчки появляются и исчезают. Может быть, это дефект бумаги? Такое случается?
— Я не могу сказать точно, пока не увижу письма.
— Что бы вы сделали на моем месте?
— В каком смысле?
— Когда узнали о существовании З. В. Мистергази. Странная фамилия, правда?
— Похожа на греческую или итальянскую.
— У нас нет знакомых греков или итальянцев. Может быть, у мамы и были, но она ничего такого не рассказывала.
— У французов есть похожие фамилии.
— И про Ленинград никогда не рассказывала. Как будто его не существует вовсе. Я приехал сюда из-за конверта. И был на Кирочной, 9. Тогда там жили совсем другие люди. Может быть, и сейчас живут. А З. В. Мистергази давно съехал, осталась только табличка на дверях. Латунная. Правда, там другие инициалы, но ведь они могли принадлежать кому-то из членов семьи. Тому человеку, который больше, чем друг. Или тот человек и наклеил марку на конверт. Я прав?
— Да. Наверное.
— Вы очень бледная. Вы устали?
— Все в порядке.
— Я вижу, что устали. Мы слишком долго говорим. Я благодарен вам за это. Вы первая, с кем я добрался до латунной таблички на двери. С остальными все заканчивалось очень быстро.
— С теми, кто кричал и размахивал руками?
— С теми, кто замолкал в самый неподходящий момент. Тогда, когда должен был говорить.
— Как быстро все заканчивалось?
— Я ведь уже сказал: очень быстро. Но вам не стоит волноваться. Ничего не закончится. Не сейчас. Потому что с вами мы говорим о маме. Остальные не хотели ничего слушать о ней. О том, как я убил ее. Размахивали руками. Кричали. Звенели шариками в горле, чтобы заглушить меня. А потом замолкали. А это против правил. У вас тоже есть шарики в горле?
— Не уверена.
— У каждого есть шарики в горле. Я видел это сам.
КОНЕЦ АУДИОЗАПИСИ
MARVIN SAID. 5:19
2017 г. Сентябрь
Бахметьев, Ковешников, Мустаева, Шувалов и др.
…Стоя в вестибюле «Горьковской» и разглядывая схему метрополитена, Бахметьев размышлял о питерской географии, которая в один момент делалась неудобной, стоило только Ковешникову приложить к ней руку. Следователь назначил Бахметьеву встречу на Крестовском острове, прилепленном к хвосту Каменноостровского проспекта; на машине отсюда — не больше пяти-семи минут езды, даже учитывая светофоры. Но машины у Бахметьева сейчас нет, а о ведомственном транспорте для оперуполномоченного Ковешников не заботился никогда. Можно, конечно, прыгнуть в маршрутку, где конечной значится метро «Крестовский остров», — по Каменноостровскому их курсировало несколько. Но Бахметьев не любил маршрутки за то, что они принципиально не ездили по прямой. И из пункта А в пункт Б добирались исключительно через Мягкий Знак. Так что, самым естественным образом, пять-семь минут езды превращались в сорок — сорок пять без учета светофоров.
Придется ехать на метро с одной пересадкой в центре. А до этого отзвониться Мустаевой и отменить обмен информацией в «Идеальной чашке».
— Подъезжаю, — вместо приветствия сообщила ему психологиня. — Три минуты, и я на месте.
— Отменяется, — коротко бросил Бахметьев. — Форс-мажор.
— Что случилось?
— Ковешников вызывает. Новое дело на него навесили.
— Убийство?
— Пока только похищение. Девочка девяти лет.
— Вы уже там?
— Нет.
— Куда нужно подъехать?
— На Крестовский.
— Вот что. Не люблю отменять планы, когда день уже сверстан. Могу подбросить вас на Крестовский, а по дороге поговорим.
— Да здесь ехать всего ничего, — засопротивлялся Бахметьев, впрочем, достаточно вяло. — Как-нибудь доберусь.
— Не тупите, Бахметьев. Или боитесь, что Лицо со шрамом застукает вас выходящим из моего шикарного авто?
Лицо со шрамом — так Анна Мустаева называла Ковешникова. Были и другие прозвища — мистер Хайд, Джокер и совсем уже обидный Модестик — отсылка к стояновскому недоумку-персонажу из давно почившей в бозе развеселой программы «Городок». Интересно, а для Бахметьева нашлось прозвище?
Кошачий лемур.
Никаких других сигналов от Мустаевой не поступало.
— Не боюсь, — ответил Бахметьев, хотя на самом деле именно этого и боялся.
— Врете, ну да ладно. Где вы?
— У «Горьковской».
— Выходите на Кронверкский проспект, я вас подберу. Минута.
Она действительно появилась через минуту. И действительно на шикарном авто. Новенький черный «Порше», а ведь Мустаева — всего лишь судебный психолог средней руки. Что уж тогда говорить о преуспевающем сетевом гуру Яне Вайнрух? У той, по всем законам жанра, вообще должен быть частный самолет и собственная железная дорога.
Он снова думает о Яне Вайнрух. И вовсе не в том аспекте, в котором следовало бы.
Бахметьев шлепнулся на пассажирское сиденье и огляделся. Впервые он сидел в машине бизнес-класса, где остро пахло кожей, нежно — духами и — совсем неявно — чем-то еще. Практичный Коля Равлюк сказал бы — «баблищем». Но Бахметьев был категорически против такого определения. Слишком приземленного для любительницы Сей-Сёнагон.
— Рассказывайте, что еще за похищение, — сказала Мустаева, не отрывая взгляда от дороги.
Бахметьев поерзал на сиденье, покрутил головой и снова подумал о Коле Равлюке. Вот кто в обморок бы свалился, увидев Бахметьева на крутой тачке рядом с хорошенькой молодой женщиной. Самому себе, что ли, позавидовать?..
