Ковешников несчастную Ромашкину невзлюбил моментально и придумал ей сразу два прозвища: «Рюмашкина» и «Кото́вая шапка». Это было нарушением им самим же установленных правил — «не более одного прозвища в одни руки».
Чем была вызвана такая неприязнь — неизвестно. Ромашкина принадлежала к тому типу женщин, которыми принято восхищаться. Холеная, ухоженная, с безупречным макияжем и почти безупречной фигурой, она имела массу поклонников и поклонниц. Если, разумеется, судить по лайкам в соцсетях. Но Ковешников никогда не судил по лайкам, — просто потому, что понятия не имел, что это такое. Бахметьеву (а впоследствии и Мустаевой) пришлось просвещать следователя по ходу, в полевых условиях. Но на беду карликового интернет-лобби Ковешников категорически отказался просвещаться.
— Я на эту муйню время тратить не буду, — заявил он.
— Вы дурак, Ковешников? — желчно поинтересовалась у следователя Мустаева. — Вы действительно не понимаете, что по информации в соцсетях можно составить полный психологический портрет любого человека?
— А на кой ляд он сдался?
— Чтобы понять подоплеку того, что произошло.
— Я вам сам про нее расскажу. Про подоплеку. Дамочка оказалась не в то время не в том месте. Или должна была там оказаться по какой-то причине. И объяснение этому вы вряд ли найдете в ваших долбаных соцсетях.
— А если она познакомилась с убийцей в Интернете?
— Это вряд ли. Но если вам так уж неймется — вперед, мониторьте. Может, и выловите чего.
Ничего особенного они не выловили.
Во всех постах, твитах и личных сообщениях не нашлось ничего, что предрекало бы ужасный конец финансового аналитика. Вообще весь интернет-массив, касающийся Ромашкиной, можно было разделить на несколько — примерно равных — частей. Продвижение (иногда довольно агрессивное) самых разнообразных товаров и услуг. Путевые заметки, грешащие пафосом и излишним украшательством. «Нечто среднее между Пришвиным и Сей-Сёнагон», — как иронически заметила Мустаева. Поскольку Бахметьев довольно смутно представлял себе, кто такой Пришвин, а про Сей-Сёнагон не слышал вовсе, то и шутку психолога не смог оценить по достоинству.
И очень расстроился по этому поводу. Настолько, что пришлось заказывать книгу искомой Сёнагон на «Озоне». Книга называлась «Записки у изголовья», и уже само название тронуло Бахметьева — таким нежным оно показалось.
— «Весною — рассвет. Все белее края гор, вот они озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу», — наизусть процитировал он, столкнувшись с Мустаевой в коридоре, возле кофейного автомата.
Та едва не уронила стаканчик с капучино, который держала в руках:
— Лихо. А еще можете?
— Могу. — Бахметьев пожал плечами. — «У каждой поры своя особая прелесть в круговороте времен года. Хороши первая луна, третья и четвертая, пятая луна, седьмая луна, восьмая и девятая, одиннадцатая и двенадцатая. Весь год прекрасен — от начала до конца».
— Трудно не согласиться. Любите Сей-Сёнагон?
— Теперь — да, — честно признался Бахметьев.
В серых глазах Мустаевой — обычно холодных и цепких — промелькнули золотистые искры. И губы сами собой сложились в улыбку: не саркастическую или ироническую, как обычно. А… какую? Бахметьев так и не понял и решил остановиться на общем понятии «человеческий». Простая человеческая улыбка, именно так. Быть может, с примесью легкой женской заинтересованности.
— А Пришвин? — еще шире улыбнулась Мустаева.
— На очереди.
— Тоже наизусть заучивать будете?
— Как пойдет.
— Слушайте, Бахметьев. Я вам нравлюсь, что ли?
До этой фразы, сказанной у кофейного автомата, Бахметьев не думал об Анне Мустаевой в таком диковинном разрезе. Она была для оперативника коллегой — пусть и появившейся совсем недавно, пусть и временной и (учитывая специфику ее профессии) несколько экзотической. Так стоит ли путать личные дела с производственными?
Определенно стоит.
Анна Мустаева хороша собой, умна и образованна. У нее все в порядке с чувством юмора — в отличие от Ковешникова или того же Ивана Андреича Бешули. И ноги. Ноги у Анны Мустаевой просто фантастические. И когда Бахметьев смотрит на Анну (не на ноги, а вообще), где-то за грудиной у него начинает ломить. Несильно, но ощутимо. В этой боли есть даже что-то очень приятное, если к ней приспособиться.
— …Да. Вы мне нравитесь, Анна.
— Насколько?
— Насколько нравитесь?
— Да.
— Настолько, чтобы пригласить вас на свидание.
— Киношка и попкорн? — Мустаева подмигнула смутившемуся от собственной смелости оперу. — Вип-зал, диванчики, и вы начнете приставать?
— Можно сходить в филармонию, там я точно не буду приставать.
— Да?
— Там стулья скрипят. Может получиться неудобно.
В глазах Мустаевой снова заплясали золотистые искры:
— Завсегдатай вечеров классической музыки? По вам не скажешь.
— Нет. Просто был там по служебной надобности. Один раз. А еще можно погулять по городу. На речном трамвайчике покататься.
— Не слишком удачная идея, — неожиданно нахмурилась девушка. — Учитывая наш скорбный бэкграунд.
Действительно, идея не фонтан, если вспомнить, где была обнаружена вторая жертва «красного и зеленого» — Тереза Капущак. Ее тело как раз и нашли на нижней палубе одного из таких речных трамвайчиков: раньше он курсировал по рекам и каналам Петербурга, но вот уже пару лет стоял на приколе, на задворках реки Карповки. Антураж почти романтический, не идущий ни в какое сравнение с пыльным ангаром секонд-хенда на блошином рынке, у станции метро «Удельная», — местом, где была найдена Ольга Ромашкина.
— Ну да, — тут же согласился Бахметьев. — Не слишком. Ресторан?
— Я не хожу в рестораны с сослуживцами.
— Почему?
— Потому что. Такой ответ вас устроит?
— Тогда остается кафе. Сетевое.
— Давайте все-таки объяснимся, чтобы не тратить на это время в последующем. Вы симпатичный парень, Бахметьев. Кстати, как вас зовут?
— Женя. Э-э… Евгений.
— Так вот, Евгений. Несмотря на все ваше обаяние кошачьего лемура, на безумства вы меня нисколько не вдохновляете.
— А надо?
— Ну. — Мустаева на секунду задумалась. — В идеале — конечно. Страсть, и все такое.
— А не в идеале? — Бахметьев решил не сдаваться. — Просто в кафе посидеть?
— Исключено. И лучше нам сосредоточиться на текущих делах. Работы невпроворот.
Все-таки Бахметьев, в отличие от сукина сына Ковешникова, не очень хороший физиономист. Как ему могла померещиться женская заинтересованность там, где имело место лишь желание щелкнуть его по носу? Не со зла и не из радикально-феминистических соображений. Просто так. По здравом размышлении это был превентивный удар. Предупреждение на будущее: чтобы ни-ни, никаких подкатов. Неизбежных в любой среде, где возникает хорошенькая молодая женщина.
