Елизавета сунула ему папку и двумя руками потянула тяжёлую дверь:
— Лена! Лена, вы здесь?
— Да, да, — отвечали из глубины помещения, звук был глухой, как из погреба. — Сейчас иду!
— Мы опаздываем уже, а Наталья голая!
Следом за Елизаветой Макс протиснулся в тесное помещение, завешанное одеждой. Пожалуй, он никогда не видел такого количества тряпок, предназначенных прикрывать человеческую наготу!.. Одежда висела на рейлерах, громоздилась в ячейках шкафов, низвергалась с потолка на крючьях, вылезала из гардеробов — на дверях гардеробов тоже висела одежда. Здесь были костюмы, платья, блузки, жилеты, сорочки — отдельно и всех размеров. В ряд стояла обувь, явно ношенная, сначала мужская, потом женская, и ряд терялся в глубине комнаты. Обувь явно эволюционировала, от старомодных ботинок на «манной каше» к современным кроссовкам и кедам. Макс подумал, что там, в начале, должно быть, стоят сапоги и валенки, как же иначе, а ещё дальше лапти и опорки!
Худенькая темноволосая женщина выбралась из-за тряпичных курганов. На вытянутых руках, как на подносе, она несла нечто летящее, воздушное, свешивающееся на две стороны.
— Там пятно было, — озабоченно говорила женщина, — на самом видном месте. Я в прошлый раз не заметила. Когда Наташа его посадила! Пришлось быстренько застирать. Но уже всё, всё, бегу!..
— Зачем такая прорва одежды? — спросил Макс. — Для кого?!
Худенькая женщина улыбнулась. Улыбка у неё была дивная.
— Для ведущих, конечно. Да вы не удивляйтесь, тут, считай, склад. С шестидесятых годов одежда хранится. Мне говорят, чтоб выбросила, а как я могу?.. Жалко. Там у меня костюмы, в них детки встречали Гагарина, когда он в Тамбов приезжал. Телевидение снимало, специально для съёмки костюмы пошили, они все целы. Как же выбросить?
Елизавета придержала дверь, чтобы Лена с летящим и воздушным в руках смогла выйти, и сказала Максу:
— Теперь в студию! Или вам к директору нужно? Вы же, наверное, к нему пришли? Это на втором этаже, только я вас проводить не могу, у меня там гость наедине с коньяком. Гиблое дело!
— Я пришел пригласить вас на свидание, — сказал Макс. — Сегодня вечером, после вашей съёмки. Мы даже сможем выпить коньяку.
Елизавета страшно удивилась.
— Меня? — переспросила она недоверчиво. — На свидание?
Макс вдруг рассердился.
— Вы мне понравились, и я приглашаю вас на свидание. Что тут особенного? Или у вас дети и внуки?
— Нет, нет, ничего особенного, — торопливо произнесла Елизавета, словно оправдываясь. — Я с удовольствием, конечно. Я всегда пью коньяк по вечерам после съёмок с… малознакомыми мужчинами!..
…Если окажется, что она мой враг, подумал Макс Шейнерман отчётливо, я застрелюсь.
— Тогда давайте за мной, я вас там где-нибудь посажу, ладно? У нас гостевого редактора нет, я совмещаю, чтоб денег было больше, мне придётся к гостю уйти.
— Ничего, я подожду.
Тут она решила его предупредить:
— Это всё может затянуться.
— У меня полно времени.
…Всё ему нравилось, всё приводило в хорошее настроение, обычно ему не свойственное. В тебе, мальчик, некогда говорили тёти Фуфа и Марочка, сосредоточена вся скорбь еврейского народа! Мальчик всегда был серьёзен и жизнь воспринимал всерьёз — как трагедию. Веселился он редко и словно с оглядкой — на прошлые и будущие беды.
На Тамбовском телевидении он веселился от души, и Елизавета Хвостова полностью соответствовала его веселью. Утром она была одета как-то по-другому, а теперь на ней были плотная белая маечка с длинными рукавами и широченные шёлковые штаны на помочах. Видимо, и помочи, и штаны были придуманы неспроста, потому что всё это казалось чертовски сексуальным, особенно когда лямки падали с узких плеч и она поправляла их рассеянным движением, а они то и дело падали!.. И шёлк, полоскавшийся вокруг длинных ног и открывавший узкие щиколотки, всё время хотелось потрогать, Макс был уверен, что он тёплый на ощупь — от её тела.
Всю съёмку он простоял за спиной у человека, переключавшего монитор с одной камеры на другую. Должно быть, это для чего-то требовалось. Ненадёжный гость, о котором беспокоилась Елизавета, оказался на редкость скучным дядькой в жёлтом негнущемся костюме и при бороде. Макс даже толком не понял, кто он, то ли депутат, то ли какой-то чиновник.
— В аспекте майских указов президента, — говорил мужик с тоской, — нам ничего не остаётся, как соответствовать и отвечать на современные вызовы в плане градостроительства, а также строительства дорог и домов. К третьему ква́рталу текущего года мы планируем закончить начатое в первом, а также во втором ква́ртале, а именно, ликвидацию аварийного прорывного колодца на улице Тургенева и заделку промоин весеннего паводка на улицах Луначарского и Циолковского совокупно.
Ведущая билась до последнего — надо отдать ей должное!.. И Макс отдавал. Когда она выскочила из-за шкафа с волосами торчком и в одном белье, он решил было, что она убогая дурочка и совсем ни на что не способна, но оказалось, способна! Она спрашивала бородача о дешёвых ипотечных кредитах, о земельных участках — из-за них, насколько понял Макс, в Тамбове разгорелась какая-то баталия, — о тротуарах с пандусами для пенсионеров и молодых мамаш, но ничего не вышло. Гость не сдавался. С монотонным упорством он продолжал гнуть своё — про ликвидацию, систему мер и непонятно к чему пришедшиеся майские указы.
— Съёмка окончена, всем спасибо, до субботы.
— Больше никогда, — в сердцах сказала Максу давешняя Тамара Павловна, — вот клянусь, никогда больше его не позовём! Это жуть, что такое!
— Да ладно вам, Тамарочка, — потягиваясь, проговорил человек у монитора. — В следующем месяце опять позовёте! Кого ещё звать-то? Город у нас маленький, откуда гостей брать?
— Нет, нет, Богом клянусь, в последний раз!
Народ медленно расходился из студии, а Елизаветы Хвостовой всё не было.
Наконец она прибежала, запыхавшаяся и красная.
— Проводила, — выдохнула она. — Он мне до самой машины продолжал рассказывать!
И захохотала. Тамара Павловна захохотала вместе с ней, и Макс заулыбался.
— Главное, спрашивает: я хорошо выглядел? А сняли красиво? — И опять захохотала. — У меня, говорит, левый профиль рабочий, а правый нерабочий! У него! Профиль!.. Можно я пойду, Тамара Павловна? А то меня вот… Максим… ждёт.
— А вы знаете, откуда это пошло — рабочая сторона, нерабочая сторона? — спросил Макс, когда они выбрались на весеннюю улицу. — Этот ваш гость сказал — профиль.
— Нет, откуда?
— Когда кинематограф только начинался, очень сложным делом было поставить свет в студии так, чтобы не было теней. Никто не умел этого делать!.. И лампы были несовершенные, и плёнка, и киноаппараты. Человек в кадре мог стоять только определённым образом, ну, я не знаю, так, чтобы тень от его носа не падала на лицо партнёра! Вот это и называлось — рабочая сторона. Снимают только с этой стороны!
