Джоан опять надела абайю и слаксы, а затем сняла сорочку и повесила ее сушиться на нижние ветки дерева. Погода портилась. На небе появилось множество темных кучевых облаков, и ветер донес несколько холодных капель дождя. Она поежилась. Теперь, когда солнце спряталось, горы выглядели мрачными, такими же мертвыми, как деревня.
– Даниэль рассказывал мне про дожди, которые иногда здесь случаются. За час или два выпадает годовая норма осадков, – сказала Джоан, садясь рядом с Салимом под обломком крыши, накрывающим сохранившийся угол того, что некогда было чьим-то домом, и пытаясь вытереть никабом мокрые волосы.
– Так и есть. Правда, годовая норма в здешних местах меньше той, к которой ты привыкла, но все равно выходит много. Это случается. Вода хлещет с гор, как кровь из свежей раны. Внезапно вади наполняются бурными потоками, которые высыхают несколько часов спустя.
Они проспали бóльшую часть дня. Один раз Джоан проснулась от звуков молитвы. Салим тихо шептал непонятные ей слова, и мелкие камешки слегка поскрипывали под его коленями. Некоторое время она наблюдала за его лицом – глаза были закрыты, все внимание обращено внутрь и ввысь, к Богу. Серый свет уже угасал, когда она снова проснулась и обнаружила, что Салим сидит на фундаменте разрушенного дома невдалеке от нее и чистит винтовку. Голодная и окоченевшая от холода, она снова прислушалась к звукам, которые ее разбудили. Чьи-то шаркающие шаги, стук упавшего камня… Она охнула и резко села, выпрямившись, но Салим посмотрел на нее и улыбнулся. Потом он крикнул что-то на арабском, ему ответили, и Джоан расслабилась. Нашарив никаб, она быстро его надела. Группа из шести мужчин окружила Салима. Они ухмылялись, поглаживали его плечи, обнимали. Джоан смотрела на эту встречу друзей с опаской.
– Это мой кузен Билал! – крикнул ей Салим через плечо. – Я сказал ему, что он ходит так шумно, что разбудил девушку, измученную долгой дорогой. Лишь по воле Всевышнего его еще не подстрелили.
– Мы наблюдали за вами в течение двух дней, брат. Я могу ходить тихо, когда это необходимо, – ответил Билал на английском с ужасным акцентом.
Он был низеньким и худым, с кошачьими скулами и острым подбородком.
– Когда Мод учила меня говорить по-английски, он сидел под дверью и слушал, – пояснил Салим. – Ты можешь снять никаб, если хочешь. У меня нет секретов от этих людей. Они мои братья.
Джоан сделала, как он сказал, и мужчины уставились на нее.
Салим улыбнулся, и она догадалась, что ему хотелось их удивить.
– Рада познакомиться с вами, Билал, – проговорила она так спокойно, как смогла. – И со всеми остальными, разумеется, тоже.
Их торопливая арабская речь не утихала еще довольно долго. Потом они вернулись к дому с частично сохранившейся крышей и расстелили на свободном от обломков месте кусок полотна. Вслед за этим разожгли огонь, сварили кофе, раздали финики.
– Я рассказал им, как ты помогла мне бежать и как я, чтобы не остаться в долгу, спас тебя от брака, которого ты не хотела, – объяснил Салим девушке. – Теперь они хотят знать, следует ли относиться к тебе как к моей невесте, или ты уже стала моей наложницей.
– И что вы им сказали? – спросила она.
Салим посмотрел на нее через огонь, и желтоватое пламя костра отразилось в его глазах.
– Я сказал им, что ты вольна поступать как хочешь. Правда, они не совсем это поняли. Они не знают, как живут люди там, откуда ты приехала. Хасан бен-Алтаф сказал, что о вкусах неверных не спорят. – Он улыбнулся. – Но не волнуйся. Я за тебя поручился, и теперь ты можешь рассчитывать на их защиту так, словно ты моя родственница. Друзья знают о моих необычных связях.
– Друзья знают, что он сам необычный человек, – со смешком поправил его Билал.
Разговор снова пошел на арабском. Джоан тихо сидела, отхлебывая кофе, и наблюдала за оживленными лицами новых знакомых, радующихся тому, что их командир снова с ними. Она решила, что Салим ничего не рассказал им ни о Даниэле, ни о Чарли, – впрочем, о последнем он ничего и не знал. Ее друг и ее брат были в стане врага. Врага, уничтожившего ту самую деревню, в которой они сидели, и стремящегося подчинить этих людей. Она пробовала вообразить, как эти жизнерадостные мужчины расправляются с ее братом, пыталась представить, как Даниэль убивает их. В этом не было никакого смысла. У одного из бойцов имама были седые усы и впалые щеки. Он явно успел стать чьим-то дедом. Его глаза возвращались к ней снова и снова. Взгляд этого человека был не осуждающим, а только оценивающим, словно он пытался понять, что она собой представляет, отчего ее волосы острижены, как у мальчика, а лицо открыто. Позже, когда огонь погас и взошла луна, мужчины ушли.
– Почему они не остались спать здесь? – спросила Джоан.
– Потому что здесь ты, – сказал Салим просто. – Это было бы неприлично.
– О!
– Отдыхай. Перед рассветом мы отправимся в Мисфат.
– Вашего друга зовут Хасан бен-Алтаф. «Бен» означает «сын», не так ли? Но я думала, что Алтаф – женское имя? Я в этом уверена: одного из слуг в представительстве зовут бен-Алтаф.
– Да. В некоторых племенах человек получает в качестве отчества имя матери, а не отца. Этот обычай действует в его деревне, как и во многих других в здешней местности.
– Если Билал ваш брат, это значит, что у вас здесь есть и другие родственники? Тетки? Дядья?
– Он мой брат, потому что мы росли вместе. Мы не связаны кровными узами. И ты задаешь слишком много вопросов, Джоан. Лучше отдохни. Мы в безопасности. Наши люди охраняют подходы к деревне.
Джоан легла возле тлеющих углей, укрылась холстиной, свернулась, не снимая абайи, калачиком и уснула, вдыхая запах дыма и собственных влажных волос.
Деревня Мисфат-аль-Абрин была построена на склоне горы, и ее окружали террасы, покрытые пышной растительностью. Между домами в разных направлениях бежали узкие улочки и каменные лестницы, вдоль которых пролегало извилистое русло фаладжа – каменного желоба, обросшего внутри зеленой бахромой водорослей, с различными ответвлениями и отводами, снабжающими водой все селение. Когда они шли, блестящие лягушки выпрыгивали из-под ног и теплые лучи зимнего солнца становились зелеными, просвечивая сквозь листву пальм, фиговых деревьев, гранатов и лимонов. Еще там цвели желто-белые плюмерии, а также розовые бугенвиллеи, ярче которых она не видела ничего в жизни, если не считать одеяний индианок, живущих в Маскате. Она услышала где-то рядом детский смех. Салим обернулся, чтобы увидеть выражение ее лица, и улыбнулся.
– Разве это не рай? – спросил Салим. И он был прав, хотя все встречные женщины по-прежнему были в никабах, а мужчины, которых она видела, были либо хромыми, либо старыми. Здоровые и молодые поднялись еще выше в горы и жили в пещерах, воюя за имама. – Мы отправимся в дом матери Билала. Там ты сможешь остаться, если захочешь.
– Надолго?
– У меня нет для тебя ответов, Джоан, и нет указаний. Отсюда я должен пойти дальше и сражаться вместе с моими братьями.
