– Бедуины, как дети, падки на сласти, госпожа, – говорил он серьезно. – И, как дети, станут их красть.
– Гарун, наша жизнь зависит от этих людей, – напомнила Мод, которую это забавляло. – Неужели тебе жалко поделиться сластями?
Ворча о том, как быстро закончится лакомство, Гарун пустил по кругу коробку с рахат-лукумом. Бедуины запускали в нее руки и брали как можно больше, прежде чем Гарун выхватил ее и засунул обратно в ящик. Улыбаясь, они ели, осыпая сахарной пудрой бороды. Юный Маджид, который никогда раньше не пробовал рахат-лукума, закрыл глаза, с выражением неземного блаженства на лице. После этого Мод стала давать мальчику каждый вечер по кусочку понравившегося ему лакомства, когда никто не видел.
Бедуинов изумляло походное жилье Мод со складной мебелью: кроватью, столом, умывальником и стулом. Они даже не думали держать свои насмешливые замечания при себе или сдерживать смех, когда Гарун и Маджид каждый вечер поспешно собирали палатку Мод. К ней добавлялись также небольшая палатка самого Гаруна и маленькое вертикальное сооружение на манер четырехугольной ширмы, используемой в Англии для ярмарочного кукольного театра. Это был туалет Мод. Пока все эти строительные работы продолжались, Мод сидела у огня в своем кресле, пила чай и обменивалась с бедуинами всевозможными занятными историями. Они ели вместе. Мужчины по очереди пекли лепешки на сковородке, держа ее над огнем, а потом закатывали в них куски вяленой козлятины – увы, приправленной изрядной порцией песка. Затем наступала очередь фиников и кофе, который не мог перебить прогорклого вкуса воды, хранившейся в бурдюках из козлиных шкур, но делал ее более приемлемым. Бедуины пили и ели мало. Они казались Мод самодостаточными существами, подобными верблюдам, которые способны прожить, довольствуясь самой малостью. Неделю спустя Мод узнала, что один из молодых людей, Фатих, наиболее словоохотливый, – старший сын Халида. Вдруг она поняла: парень постоянно говорил, пел и рассказывал небылицы, ища внимания и одобрения отца. Днем бедуины читали отрывки из Корана или молитвы, перемежая их с бесконечными народными песнями. Когда песня подходила к концу, певец начинал снова. Однажды после нескольких часов подобного времяпрепровождения Мод разразилась громким и зажигательным исполнением «Золотого Иерусалима»
[141], которое ее ошеломленные спутники выслушали с неподдельным интересом, прежде чем весело рассмеяться. Их маршрут был обусловлен наличием пастбищ и водопоев для верблюдов. Он оказался таким извилистым, что они почти не продвигались вперед. Мод старалась не слишком расстраиваться и беречь нервы, но на десятый день путешествия она все равно была поражена и встревожена тем, какое малое расстояние они прошли. Она часто сверялась с показаниями компаса и по мере возможности составляла подробную карту пройденного маршрута. Кроме того, она фотографировала и делала зарисовки – как отвесных скалистых гряд, мимо которых пролегал их путь, так и представителей местной фауны, с которыми они встречались. Правда, последних было ничтожно мало. Большие бледно-зеленые скорпионы, черные жуки, вороны, гиеновые собаки да иногда грозного вида огромные ящерицы с толстым хвостом, стремящиеся укрыться в своих норах. Вот, собственно и все. А однажды, когда Халид убил орикса, она попросила выделить ей полчаса перед тем, как тот будет разделан, чтобы зарисовать красавца с черными рогами и белоснежной шкурой, – он лежал как живой, если не считать пятен крови на ребрах. Вскоре животное превратилось в привязанные к плетеной раме для просушки на солнце полоски мяса, которые тут же покрылись слоем песка и облепивших мух. Шкура и рога скрылись в седельных сумах бедуинов. Они жили непростой жизнью, и у них не было времени любоваться красотой дикой природы. Халид посмотрел на ее рисунки с любопытством.
– Мы их видим нечасто, – проговорил он в конце концов. – Эти звери боятся людей и быстро бегают.
– Это хорошо, а то их совсем не осталось бы, – заметила Мод.
– На все Божья воля, – согласился Халид. – Каждому из нас дается возможность жить и возможность умереть.
– А благодаря твоему меткому выстрелу у нас есть возможность вкусно пообедать, – сказала она, и Халид улыбнулся.
Мод едва не тошнило от фиников, которые составляли основную часть рациона. От них у нее начинались колики, и часто даже в те дни, когда к обычному меню случалось скудное, но все же столь ценное дополнение, она тем не менее ложилась спать голодной. К концу каждого дня спина адски ныла от постоянных покачиваний верблюда, а то место, на котором она сидела, затекало и было все в синяках. Она попыталась научиться ездить, встав на колени и ухватившись за горб, как это делали бедуины, но вскоре поняла, что к подобной позе нужно привыкать с малолетства. Мод временами пробовала идти рядом с верблюдом, но легче от этого не становилось, поскольку ее ноги совсем ослабели – от скудной диеты она их едва волочила. Губы трескались от сухого жара, и она мучилась жаждой с момента, когда просыпалась, до самого отхода ко сну. Бедуины же, казалось, не больше нуждались в отдыхе, чем в еде или питье, и болтали допоздна, не давая ей спать. Однажды ночью ей пришлось укусить себя за язык, чтобы не выскочить из палатки и не потребовать тишины после того, как разговор, продолжавшийся второй час, пошел по новому кругу. Бедуины спорили, насколько привлекательны для разбойников их верблюды: старые они или молодые, толстые или тощие, идут с большим грузом или скорей налегке. Вскоре она поняла, что единственный способ смириться с происходящим – это вставить его в воображаемое письмо к Натаниэлю. «В некоторых отношениях бедуины похожи на мальчиков, спорящих из-за каштанов. Но я знаю, что они любят хвастаться тем, скольких человек убили».
Ее глаза постоянно слезились из-за неослабевающего сияния бездонного неба, солнечный свет отражался от невысоких белых песчаных дюн, которые они пересекали. После двух дней, в течение которых она то и дело принималась тереть веки, – при этом всякий раз в глаза попадал песок – Мод уговорили позволить Халиду подвести их кóлем
[142], употребляемым для этой цели всеми его товарищами. Каждый из бедуинов носил с собой металлический тюбик, наполненный этой традиционной арабской краской для век, заткнутый палочкой вместо колпачка. Халид резко провел ею вдоль нижнего края каждого глаза, и Мод ожесточенно заморгала от возникшей рези. Ей показалось, что глаза наполнил горячий сухой песок. Но когда это ощущение ослабло и Мод привыкла к нему, она обнаружила, что свет уже не так режет глаза. В тот день они увидели другую группу бедуинов на вершине холма прямо перед собой. Халид пристально вглядывался в незваных гостей, в то время как остальные его товарищи сгрудились вокруг него. Потом он спешился, присел и бросил горсть песка в воздух, сообщая о своих мирных намерениях, а когда ему не ответили тем же, что-то мрачно буркнул себе под нос. Чужаки просто смотрели на них, и Мод ощутила холодок, когда ее бедуины взяли в руки винтовки и тоже стали бросать на врагов решительные взгляды.
