Чем больше она раздумывала над ситуацией, в которой оказалась, тем больше вопросов у нее возникало. Во-первых, Джоан не понимала, зачем Рори за ней ухаживал. Кроме того, ей хотелось знать, о чем спорили Рори и Даниэль. И наконец, она вспоминала о свадьбе и о том, как Рори откладывал ее в течение многих месяцев. Внезапно открывшаяся правда заставила Джоан пожалеть, что она узнала слишком многое. Прежнее неведение представлялось ей сущим блаженством.
Теперь каждый раз, когда Джоан видела Рори, слова замирали на губах. Она не хотела вымещать на нем обиду, как ребенок, но без такой побудительной причины неизменно начинала спрашивать себя, пришло ли подходящее время, и в результате продолжала хранить молчание.
Однажды ранним вечером она спустилась на галерею, смешала джин с тоником и, облокотившись на балюстраду, принялась смотреть на Джалали, думая при этом о Салиме. Сперва Джоан захотелось пожелать ему мужества и сил, но тут она поняла, что сама в них нуждается. Некоторое время спустя подошел Рори и встал рядом. Она принялась разглядывать его, пока он любовался морем, ее глаза скользили по такому знакомому изгибу подбородка и скул, мягким карим глазам под густыми бровями, округлому лбу и вьющимся волосам. Должно быть, он обратил внимание на ее пристальный взгляд, но в течение долгого времени делал вид, что не замечает его. В конце концов у него, похоже, не осталось выбора, и он мельком посмотрел на Джоан, улыбнувшись уголками губ. Глаза у него бегали из стороны в сторону, он явно старался не поворачиваться к ней, часто моргал, а губы были плотно сжаты.
К своему удивлению, Джоан поняла, что он боится. Боится того, что она может сказать. Что-то внутри ее улетучилось – то ли негодование, то ли решимость. В общем, она сама не поняла. Она положила ладонь на его руку, легонько сжала, и они оба, похоже, почувствовали, что перемирие заключено, хотя бы и временное. Они расслабились. Рори уперся локтями в перила и опустил плечи. Он выглядел измотанным, а Джоан, решив, что не станет пока заводить неприятный разговор, почувствовала прилив усталости. Истома сменила накопившуюся напряженность. Она понимала, что это трусость, еще одно маленькое поражение, но каким оно было желанным!
Вечер был влажный, теплый и сумрачный. Луна не показывалась. На юго-западе, над горным массивом, то и дело полыхали далекие зарницы. Джоан какое-то время наблюдала за ними, думая о Даниэле, возможно пытающемся уснуть где-то там, несмотря на вспышки небесного электричества. В детстве он боялся грозы, и когда та начиналась, обычно приходил в комнату Джоан, залезал в кровать и сворачивался клубочком у нее под боком, неподвижный и настороженный. Потом ей пришло в голову, что это артиллерийские выстрелы или разрывы гранат. Она спрашивала себя, не стала ли свидетельницей начала военных действий, и ушла спать встревоженная. Ночью ей приснилась пушечная канонада. Она спала беспокойно, урывками и проснулась, когда было еще темно, уверенная, что на самом деле слышала звук выстрела, причем не слишком далеко. Затаив дыхание, она села в постели, опасаясь продолжения, но больше ничего не дождалась и в итоге опять уснула.
Утром Роберта то и дело отрывали от завтрака. Один за другим входили разные клерки, шептали ему что-то на ухо или показывали бумаги, при виде которых тот начинал хмуриться. В конце концов он отставил чашечку с кофе и встал.
– В чем дело? – спросила Мэриан.
– Что-то с Даниэлем? – тут же вставила Джоан, похолодев.
– Нет-нет, о твоем брате ничего не слышно, Джоан. Происшествие случилось гораздо ближе к нам. Побег из тюрьмы.
– Какой побег? – недоверчиво спросила Мэриан. – Я думала, такое невозможно.
– Ну, если этому человеку удастся уйти, он действительно будет первым, – кивнул Роберт.
Джоан вдруг поняла, что не в силах проглотить кусок сэндвича, который жевала. Ее легкие сжались, и она больше не могла набрать в них воздух.
– Из Джалали? Кто именно? – с усилием выдавила из себя она.
Роберт взглянул на нее, все еще хмурясь:
– Некто Салим бен-Шахин. Ему каким-то образом удалось снять кандалы и раздобыть пистолет. Он убил одного из охранников, после чего заставил второго отпереть дверь. А теперь просто как в воду канул.
Джоан закрыла глаза, не зная, что подумать. Первым порывом была бурная радость. Ее всплеск был горяч и искрист, как шампанское. Но он быстро закончился, после чего ее охватило чувство, похожее на ужас.
Она вспомнила выстрел, который слышала ночью, представила себя сидящей, напрягая слух, в постели, в то время как жизнь покидала одного из охранников. Холодея от страха, Джоан старалась не гадать, который из двоих погиб. Салим убил человека. Она была потрясена. Вспоминая умиротворенное лицо спящего, Джоан не могла поверить, что он убийца. Девушку вдруг неприятно поразило, что она, в сущности, совершенно его не знает.
– Бог весть, как он это сделал, – продолжил Роберт. – Мне сказали, к нему приходила служанка. Наверно, в этом деле не обошлось без нее. Эти чертовы арабы никогда не обыскивают женщин. Один свидетель говорит, что видел, как эти двое касались друг друга, так что, возможно, с этой женщиной его связывают более тесные узы.
Готовая поддаться панике, Джоан погрузилась в напряженные раздумья, пытаясь представить себе, что ее может выдать. Мысль о том, что Роберт и полковник Сингер все узнают, была нестерпима. Их гнев и возмущение представлялись ей не менее страшными, чем перспектива оказаться арестованной за соучастие.
– Господи, так в городе на свободе преступник! – воскликнула Мэриан, после чего добавила: – А какое злодеяние он совершил?
При этом она всплеснула руками, хотя, похоже, больше для вида, потому что голос у нее остался по-прежнему скучающим.
– Боюсь, дорогая, дело гораздо серьезней, чем может казаться. Он из горного племени бен-Химьяра и один из бойцов имама. Причем не простой мятежник, а командир, к тому же очень талантливый. Выше его был только брат имама, Талиб. И беглец удивительно меткий снайпер. Его поймали в прошлом году, когда он возглавил вылазку восставших в направлении Маската. Султан будет в ярости, если он улизнет, не говоря уже о полковнике Сингере. Полковнику надо сообщить немедля: бен-Шахин, несомненно, попытается присоединиться к своим товарищам в горах. А теперь, извините, мне нужно идти.
Джоан сидела молча, с сердцем, ушедшим в пятки. Ее била дрожь. Она видела, что Рори наблюдает за ней с любопытством, и Мэриан тоже, причем последняя с каким-то нехарактерным проницательным выражением, которое Джоан порой замечала у нее в последнее время. Затем Рори положил ладонь на ее руку.
– Уверен, его поймают раньше, чем он доберется до гор, – проговорил он. – Не беспокойся, Даниэлю ничего не угрожает. Во всяком случае, он будет не в большей опасности, чем сейчас.
Джоан покачала головой:
– Дело не в этом. Дело… – Она опустила глаза и замолчала.
Ей пришлось признаться себе, что о Даниэле она подумала лишь во вторую очередь. Первым ей пришел на ум Чарли Эллиот. Но суть была не в этом. Джоан просто не могла себе представить Салима в числе мятежников, с которыми они воевали. До сих пор восставшие представлялись ей сборищем безликих и безымянных дикарей-горцев, одетых в лохмотья и вооруженных старинными винтовками. Такими ей описал их Чарли. И еще она была рада, что Салим освободился из Джалали. Да, рада, несмотря на то что помнила его жесткие, гневные слова в адрес султана. Джоан ничего не могла с собой поделать. Возможно, думала она, бежавший вообще не попытается вернуться в горы, чтобы продолжить борьбу. Наверное, он догадывается, что его станут искать на всех дорогах, ведущих к Джебель-Ахдару, и предпочтет эмигрировать, так что уже не будет представлять угрозы для Даниэля и Чарли. Джоан хваталась за эту надежду, потому что помнила о заколках, вынутых из ее волос, и о прикрепленном к ноге тяжелом пакете, который она передала узнику. Увы, она точно знала, как тот сбежал и какую роль она в этом сыграла. И потому к чувству радости за Салима примешивался страх. Джоан еще не понимала всей тяжести содеянного. Ей было не с чем соизмерить свой поступок, чтобы судить о его масштабах. Но она догадывалась, что ущерб нанесен огромный. Пугающе большой. Она помогла сбежать заключенному и стала соучастницей убийства.
