Рори был явно разочарован, когда Джоан сказала, что пойдет к Даниэлю одна. Она хотела взглянуть на положение вещей более трезвыми глазами, а для этого требовалась встреча наедине. Она надеялась, что разговор с братом все прояснит. Надеялась разглядеть в нем нечто такое, чего не замечала раньше. День выдался особенно жаркий. Пот пятнами проступал сквозь рубашку Рори. Джоан вспомнила, как ее жених выглядел в Англии, – он представлялся ей таким мягким и уютным, с нежной, точно светящейся, кожей. Казалось, в нем все было напоено нежностью, от глаз и губ до волос. Здесь же он словно начал таять, став похожим на перезрелый плод, который потерял форму и сладость. Она отбросила эту мысль, списав ее на переутомление, из-за которого ей все виделось в превратном свете. Но в результате этой перемены все, чем был хорош Рори, все знакомое и надежное куда-то исчезало. В его присутствии она больше не чувствовала себя защищенной. Опираться на его руку теперь было не то же самое, что крепко держаться за перила наверху крутой лестницы; напротив, теперь опираться на его руку было все равно что оступиться на той самой лестнице. Она ощущала себя балансирующей на грани падения.
– Разве он не ждет нас обоих? Ну ладно. Все-таки он твой брат, – сдался наконец Рори. – Я и так буквально испекся, а в форте еще жарче.
– Почему бы тебе не поплавать? – предложила Джоан рассеянным тоном.
– Я лучше подожду, когда ты вернешься. И мы поплаваем вместе.
Он поймал взгляд Джоан и продолжал смотреть ей в глаза, пока она не кивнула. Ей очень хотелось, чтобы он не целовал ее на прощание. Она боялась выдать свое смятение, свой страх. Опасалась, что он заметит ее неприязнь. Они стояли на галерее представительства, наслаждаясь крохами прохлады, которую приносил морской бриз. Джоан осмотрела углы, стену, отделяющую галерею от остального здания, навес над головой. Ей казалось, будто они сжимаются вокруг нее, а она потихоньку съеживается по мере того, как они к ней придвигаются.
В армейском лагере Джоан вышла из машины, водитель которой тут же углубился в чтение комикса, и пошла одна через пустое пространство к палатке Даниэля. Ее больше не заботили любопытные взгляды солдат. Она посмотрела на горы. Пыль, поднятая ветром, часто закрывала их дымкой, но сегодня ее не было. Вершины четко вырисовывались на фоне неба. Они казались такими близкими, что до них можно было дотронуться. Джоан жаждала увидеть пустыню, простирающуюся за ними, а потом, стоя в зеленой тени гранатового дерева, растущего в саду на плато, повернуться, взглянуть вниз и увидеть Маскат и Матрах – маленькие, словно составленные из игрушечных кубиков города, в которых люди похожи на муравьев. Зубчатые пики и черные ущелья больше не выглядели угрожающе. Собственно, она успела полюбить их ширь и острые края. А еще у нее возникло странное чувство, что в этих суровых горах она избавится от ощущения, будто стены вокруг нее смыкаются. Ей нужно было преодолеть это и двинуться вперед. Один из маленьких «пионеров» пробежал, поднимая облака пыли, по взлетной полосе и оторвался от земли. Он повернул к юго-западу и улетел к Вади-Самаилу, направляясь куда-то во внутренние районы страны. Джоан продолжала на него смотреть, пока он не стал бледной точкой на фоне обрывистых склонов Джебель-Ахдара, а затем пропал из виду.
Никакого способа постучаться в дверь палатки Даниэля не было, поэтому она немного замешкалась, ибо не могла просто ворваться к брату без всякого предупреждения. С нее было достаточно и прошлого раза.
– Тук-тук, – смущенно произнесла она наконец.
– Заходите оба, – отозвался Даниэль. Он сидел за столом и что-то писал. Увидев сестру, он улыбнулся одними уголками рта, а потом посмотрел мимо нее на дверь. – А где Тапи?
– Остался в Маскате. – Лицо Даниэля омрачилось. Это было настолько заметно, что Джоан пришлось сделать над собой усилие, чтобы снова заговорить. У нее не хватило духу сказать, что она сама решила прийти одна. – Думаю, он неважно себя чувствует. Ты знаешь, как на него действует жара.
– Разве он к ней еще не привык? Обидно. Завтра я уезжаю в Низву с моим отрядом.
– Завтра? Но ты же ничего не сказал! И надолго?
– Не знаю. Я ничего не говорил, потому что вы собирались приехать оба. Я хотел сообщить сегодня. И попрощаться.
– Но в четверг Мод будет на обеде в представительстве. Я хотела тебя с ней познакомить, – не подумав, брякнула Джоан.
Она тут же осознала, как по-детски ведет себя. Она понимала, что ее досада несоразмерна обстоятельствам, но Даниэль был ей так нужен. Он должен был помочь ей осмыслить происходящее, без него она оставалась одна с Рори, не зная, как себя вести. Джоан внимательно посмотрела на брата и с облегчением обнаружила, что он, в отличие от Рори, почти не изменился. Даниэль был самим собой. Лишь отдалился немного и стал чуть загадочнее.
– Я не в отпуске, Джоан, и ты это знаешь. Так что плакать из-за пропущенного обеда не стану. И мне, заметь, хотелось бы еще раз увидеть Рори. На тот случай, если вы уедете прежде, чем я вернусь.
Он отвернулся от нее и принялся перекладывать на столе листы бумаги.
– Что ж… Ты обязательно с ним повидаешься, когда вернешься. – (Какие-то нотки в голосе Джоан заставили его посмотреть на нее. Ничто в лице Даниэля не изменилось, кроме разве выражения глаз. Они словно на миг потеряли фокус.) – И со мной, разумеется. Я не еду домой. Пока.
– Не едешь? – Он мягко улыбнулся. – Ты не можешь вечно оставаться с Робертом и Мэриан. Нельзя злоупотреблять гостеприимством. И мама будет ждать вашего возвращения. Вы поможете ей развесить рождественские украшения и…
– Мне наплевать на рождественские украшения. И меня не заботит, что мать меня ждет. Мне двадцать шесть. Разве у меня не может быть собственной жизни? Почему мне нужно непременно возвращаться домой? Почему это должна сделать именно я?
Голос Джоан стал громче и тоньше от подступившего отчаяния. Она ощущала себя попавшим в банку из-под варенья мотыльком, бьющимся о стекло.
– Потому что так нужно. Ведь я не могу, Джоан.
– Что ж, тогда, очевидно, не вернется никто из нас.
– Джоан, в чем дело? Что происходит?
В течение долгого мгновения, показавшегося им вечностью, они смотрели друг на друга, и Джоан пыталась разглядеть в брате ребенка, которым тот некогда был, – того самого, который часто виделся ей в худом теле стоящего перед ней мужчины. Малыш то и дело выглядывал из него, словно затевая какую-то мальчишечью игру. Но сегодня этого сорванца и след простыл.
– Я не знаю, что происходит, – честно сказала она.
Они отправились на ланч в офицерскую столовую, где Даниэль принялся говорить о том, как они праздновали Рождество в прежние годы, и вспоминать, как его любил отец. Джоан тоже не могла забыть, как тот кружил мать по кухне под рождественские песенки по радио, а золотые с серебром гирлянды, сделанные ею в школе, висели на шее отца, словно боа. На нем был праздничный красный жилет, застегнутый на все пуговицы, и дурацкий галстук-бабочка в горошек. А как громко он пел… И как смеялась мать, не выпуская из руки овощного ножа! Внезапно все это показалось делом невероятно давним. Тогда Даниэль дико хохотал, глядя на то, как они резвились. Когда она в последний раз видела брата смеющимся так бездумно и беззаботно? Она не могла вспомнить.
