– Понимаете, он продолжил… После того как мы пересекли Руб-эль-Хали, он продолжил ее изучение и путешествия. Он побывал повсюду, где хотел. Куда стремился попасть.
– Я всегда удивлялась, почему вы остановились на достигнутом, мисс Викери? Или вы тоже пошли дальше? – Эта мысль зажгла ее, и ей вдруг представилось, как она помогает Мод в конце концов написать мемуары. – Вы продолжали путешествовать и просто не стали об этом больше писать?
Через пару секунд, в течение которых она собирала с полу журналы, мельком поглядывая на их выцветшие обложки, Джоан подняла глаза и посмотрела на Мод. Лицо у той было суровым и напряженным, словно ее преследовала какая-то мысль. Джоан положила журналы.
– Что-то… что-то со мной произошло, – тихо сказала Мод. – В пустыне. Я потеряла часть себя… она словно умерла. Да, возможно, часть меня умерла. Понимаете?
Джоан покачала головой:
– Нет. К сожалению, не понимаю. Что произошло?
Она подошла к Мод и встала рядом.
– Возможно, если бы я смогла вернуться, я бы снова ее нашла. Снова обрела целостность. Но я не могу. Во всяком случае, теперь. Никогда уже. Я умру такой, какая есть, здесь, в этой комнате.
– Пожалуйста, не плачьте, мисс Викери, или я тоже заплачу. У меня это случается запросто. И расскажите, что произошло, ладно? – попросила Джоан.
Ей было больно видеть слезы в глазах Мод. Впрочем, та поспешно их вытерла, сделав вид, что ничего не случилось, после чего несколько раз вздохнула, поджала губы и похлопала сухонькой ладошкой по руке Джоан.
– Скажите, Джоан, вы бы назвали себя стойкой перед лицом трудностей? – спросила она.
– Я… Ну да, наверное… – Джоан подумала о матери, говорившей, что у нее «кончились нервы». И вспомнила об отце, твердившем, что «надо быть храброй». – Хотя я не знаю точно, что вы имеете в виду, – добавила она.
Мод снова замолчала, и пауза продлилась так долго, что Джоан подумала, не отвлеклось ли внимание собеседницы на что-то другое. Но потом хозяйка сжала пальцами подлокотники кресла и откашлялась.
– Послушайте, Джоан, речь пойдет о некоем одолжении… Не могу ли я попросить вас кое-что для меня сделать?
– Если это в моих силах, мисс Викери, я готова. Так о…
– Но все должно оставаться в секрете. В строгом секрете. Даже от вашего жениха и уж точно от всех, с кем вы встречаетесь в представительстве. Возьметесь?
Мод выглядела совершенно серьезной, и Джоан сразу ощутила какую-то тревогу. Пару секунд она в нерешительности молчала, не имея никакого представления, о чем Мод может ее попросить. Она терпеть не могла врать, но в глубине души чувствовала жгучее любопытство. До этого момента ей казалось, что почти все в этой поездке не вполне оправдало ее ожидания. Джоан чувствовала, что это относится и к ней, ведь она нисколько не изменилась. Только Мод вносила в ее здешнюю жизнь какую-то экзотическую ноту. К тому же по пятам за осторожностью следовал азарт, связанный со всякой тайной. В конце концов, хранить секрет не то же самое, что лгать. Сюда примешивалась и надежда оказаться полезной, стать, по сути, доверенным лицом самой Мод Викери. Она подумала о том, из чего состоит эта поездка в Оман. Конечно, встреча с Даниэлем, позволившая почувствовать себя хоть и любимой, но в данный момент лишней в его жизни. Общение с пьющей Мэриан. Любование заходящими в гавань судами. Обеды то там, то здесь и морские купания. Фотографирование верблюдов и, возможно, поездка на традиционном арабском судне. Туризм. Вот и все, на что можно было рассчитывать, пусти она дело на самотек. Во рту пересохло, и Джоан поняла, какой ответ хочет дать.
– Хорошо, – сказала она, встречаясь взглядом с Мод. – Я постараюсь.
– Умница. Мне нужно, чтобы вы кое-что для меня сделали, и это ужасно важно.
Египет, 1895 год, апрель
Отель в Каире имел обширный центральный двор под открытым небом. Вокруг него под колоннадами были расставлены обитые шелком диваны и кресла. Там стояли огромные пальмы и фикусы в кадках, красные лилии с восковыми зелеными листьями, такими темными, что они казались черней сажи. В центре бил фонтан, струи которого изливались из пастей львов в бассейн, полный бледных усатых рыб, плававших по нему кругами от рассвета и до заката. Каждый день в четыре часа постояльцы пили чай под колоннадами. Слуги приводили застоявшийся воздух в движение с помощью снабженных длинными ручками опахал из сплетенных пальмовых листьев. Безмолвные официанты в белых перчатках выносили серебряные подносы, на которых лежали сэндвичи-канапе и птифуры. Мод была разочарована. Ей не хотелось, чтобы в Египте ей подавали традиционный английский чай с обилием закусок – такой же, как в Гемпшире
[69]. И она не желала ужинать каждый вечер в гостинице вместе с другими англичанами. Она мечтала спать в одной из пирамид и встречать призраки древних фараонов. Или ехать по пустыне вслед скрывающемуся в золотых песках солнцу и носить паранджу, как Шахерезада. Шел апрель, и Натаниэль поехал с ними на пасхальные каникулы, к которым они решили прихватить еще несколько дней. Элиас Викери всегда с охотой брал мальчика во все поездки вместе со своими детьми и без лишних слов оплачивал дополнительные расходы. Семья Викери владела большим состоянием на протяжении стольких поколений, что никто, кроме Элиаса, точно не знал, сколько у них денег и откуда они взялись. Младшие Викери, во всяком случае, никогда не задавали подобных вопросов. Натаниэль незадолго до этого вернулся из Франции, от матери, и всю первую неделю молча страдал, находясь в состоянии полного нервного истощения. При этом он отказывался что-либо объяснять и вообще не хотел говорить о злополучной поездке. И почти все время спал. Мод за ним внимательно наблюдала и видела, как он постепенно вновь приходит в себя, пробуждаясь к жизни, словно дерево весной. Его плечи расслабились и расправились, голова поднялась. На щеках заиграл румянец, глаза вновь обрели обычную проницательность, а затем к нему вернулся и голос. Вопросы, размышления вслух, глупые шутки, которыми он перебрасывался с мальчиками. В первый раз, когда он безудержно захохотал над нарочито неуклюжим падением Фрэнсиса на пятую точку, Элиас похлопал его по плечу и улыбнулся. Мод знала эту улыбку отца, которая безмолвно говорила «молодец». Она чуть не поздравила Натаниэля, хотя не могла сказать, с чем именно. Ей захотелось его обнять, но поскольку она никогда прежде этого не делала, то не решилась.
Во время дневной жары Мод много читала, а также практиковалась в арабском, разговаривая с персоналом. Фрэнсису и Натаниэлю исполнилось семнадцать, так что им разрешалось уходить с отцом и заниматься всем, чем угодно. И они в основном были заняты друг с другом, постоянно болтали о том, как станут студентами, о друзьях, о танцах и о всяких пари, старались говорить как взрослые, хотя детские забавы до сих пор приводили их в восторг. Предполагалось, что Мод на первых порах побудет с матерью, поскольку потом Антуанетта Викери останется в Каире одна, так как она не собиралась принимать участия во второй части их поездки и пересекать пустыню, чтобы добраться до оазиса Сива
[70]. Мод пребывала в таком возбужденном состоянии, предвкушая приключения, что не могла усидеть на месте и время от времени вскакивала со стула, каждый раз вынуждая мать испуганно ахать. В свои тринадцать Мод считала себя достаточно взрослой и способной самостоятельно выбирать, что ей делать, но отец все решил за нее, и его слово было последним. Старший брат Мод, Джон, путешествовал в Альпах с группой друзей. Антуанетта Викери привезла с собой пяльцы и несколько романов. Она много отдыхала, но все восемь дней после их прибытия в Каир продолжала жаловаться, что устала в пути, и успела свести знакомство с дородной дамой из Ишера
[71] по имени Мэри Уилсон. Иногда Мод ловила себя на том, что следит, не выказывает ли отец по отношению к матери признаков раздражения, которое испытывала сама, причем чем дальше, тем больше. Распорядок дня Мод определялся потребностью Антуанетты в отдыхе и покое. Дочь должна была составлять ей компанию, но, поскольку Антуанетта в основном молчала, Мод ходила по пятам за слугами, требуя, чтобы они говорили с ней по-арабски, и радовалась тому, что мать едва замечала ее отсутствие. Но Элиас оставался неизменно добр и нежно заботлив по отношению к жене, так что Мод начинала испытывать стыд, когда у нее возникало желание опрокинуть под матерью кресло. Правда, когда они отправились посмотреть на пирамиды и сфинкса, выглядывающего из песка в Гизе
[72], им пришлось-таки взять Мод с собой. Поехала даже Антуанетта, хотя она ни разу не слезла с женского седла своего мула и, похоже, осталась совершенно равнодушной к памятникам древней цивилизации. Все остальные выбрали лошадей, хотя Мод пришлось громогласно протестовать, когда ей сперва подвели осла. Проводник взглянул на нее с удивлением, когда она заявила на ломаном арабском, что хочет взять лошадь – такую же, как у всех. Потом он стал к ней присматриваться, и она догадалась, что он принял ее за маленького ребенка. Такое случалось часто.
