Аликс почувствовала почти отчаяние – соперница была ее достойна! Да, у Кшесинской нет приличного образования (не считать же таковым учебу в театральном училище!), у нее нет достойного воспитания, ее происхождение никуда не годится, но у этой юной женщины словно стальной стержень, иметь который Аликс считала способной только себя саму. Она поняла, что Ники вовсе не за стройные ножки и умение выделывать разные па на сцене, вовсе не за смазливое личико выбрал Кшесинскую, он тоже почувствовал этот стержень.
И если она, Аликс, даст слабину, то потеряет Ники навсегда.
Ну уж нет!
– …шестнадцать. – Кшесинская слишком сильно задела очередной стул, потеряла равновесие и упала. Кулачок с досадой стукнул по полу:
– Только шестнадцать!
– А сколько надо?
Балерина испуганно вскочила на ноги, повернулась. Она узнала Аликс, несомненно, узнала, но вместо поклона последовал лишь кивок:
– Тридцать два, Ваше Высочество.
На мгновение они замерли по разные стороны круга из стульев – обе прямые, словно струны, и такие разные. Аликс элегантная дама, несмотря на ранний час и необычность ситуации, аккуратно, волосок к волоску, причесанная, благоухающая дорогими духами, затянутая в шелка… Матильда в трико и окровавленных пуантах, усталая, растрепанная, взмокшая…
Первой сдалась Кшесинская, слишком болела нога, чтобы играть с невестой императора в гляделки.
Она отошла в сторону и принялась наливать воду в таз, чтобы промыть рану. Окровавленные пуанты бросила возле стула.
У Аликс при виде ее напряженных ног вдруг мелькнула мысль, что лезвие могло бы нанести рану по сухожилию, тогда и помощь доктора Фишеля не понадобится – порезанную связку восстановить трудно или даже невозможно… Но принцесса прогнала эту мысль, это недостойно ее даже в борьбе за Ники.
Чтобы побороть искушение поступить недостойно, Аликс принялась говорить, что само по себе было для нее унизительно – разговаривать с балериной, притом что та не обращает внимания.
– Много слышала о вас. Хотела убедиться в правдивости рассказов. Заехала посмотреть, что же в вас есть такого, чего нет во мне.
Матильда упрямо молчала. Она явно устала и не могла не понимать, что выглядит рядом с блестящей Аликс ощипанным курчонком.
Ее молчание несколько смутило Аликс. Несмотря на разницу в состоянии и внешнем виде, принцесса не чувствовала себя хозяйкой положения, словно усталость балерины давала той какое-то преимущество.
– Вы довольно привлекательны. Но у меня есть то, чего нет и никогда не будет у вас, – репутация порядочной женщины.
Матильда присела на стул и опустила ногу в воду, которая тут же окрасилась от крови. Балерина сидела спиной, и вонзить крошечное лезвие не просто в плечо, а в шею не составило бы труда. Аликс даже нащупала лезвие рукой, как вдруг Кшесинская сокрушенно вздохнула:
– Мне кажется, Ники…
Аликс буквально взвилась, забыв о лезвии:
– Не смейте называть его Ники! Вы никто.
Матильда вынула ногу из воды и поднялась, забыв о боли.
– …он никогда не будет с вами счастлив. И вы тоже.
Серые глаза сузились. Эта актерка смеет рассуждать об их с Ники отношениях?! Неужели это сам Ники позволил?
– Вы лишь ничтожное, минутное увлечение. Недостойное и даже позорное. – Аликс с достоинством выпрямилась, глядя на невысокую Кшесинскую сверху вниз. – Меня же поставил рядом с ним Бог! И я не отступлю!
Матильда не стала дольше слушать, повернувшись к двери, где уже давно прятался подошедший на цыпочках Иван Карлович, а за его спиной Виктор с роликами в руках. Оба поспешили укрыться за распахнувшимися створками.
– Оставьте его!
Матильда на мгновение замерла, не оборачиваясь.
– Или что, вы помешаете мне танцевать?
– Не я, найдется кому…
Непонятно, слышала ли Кшесинская последние слова, она скрылась в коридоре, а Аликс присела, разглядывая окровавленные пуанты.
– Подумать только…
Брезгливо подхватила пуант за ленточки и спрятала в сумочку к лезвию, теперь уже бесполезному.
Совершенно ошалевший Иван Карлович, забыв об осторожности, таращил на нее глаза. Но когда Аликс повернулась, чтобы тоже выйти из зала, и Иван Карлович, и Виктор продемонстрировали чудеса мимикрии, буквально слившись со стенкой возле двери, перестали дышать и замерли, как два чучела. А Иван Карлович даже зажмурился на всякий случай, чтобы не встретиться взглядом с невестой Его Величества. Долгая жизнь при дворе научила его простому правилу: меньше видишь и слышишь того, что тебе не нужно, лучше спишь.
Но он опасался зря, и Матильда, и Аликс были столь взволнованы встречей и разговором, что не заметили бы Ивана Карловича, даже встань тот на их пути.
Как бы то ни было, Аликс заполучила каплю крови соперницы, теперь следовало отвезти пуанту доктору Фишелю. Уж тот сумеет сделать так, чтобы Кшесинская более не была способна танцевать.
– А ведь я могла ее убить! – вдруг осознала Аликс. – Какой ужас… Совершить смертный грех из-за какой-то балерины…
Нет, разбираться с подобными особами должны люди вроде доктора Фишеля.
Аликс приказала кучеру ехать в клинику.
Глава IX
Фишель многое наобещал Власову, но что в действительности он мог сделать? Да ничего. Он довел несчастного Воронцова до бессознательного состояния, а что делать дальше, не представлял.
Воронцов просил об одном:
– Отпустите меня. Мне нужно к ней.
– К ней? – снова и снова показывал фотографии Кшесинской, уже знавший, кто это такая, Фишель.
– Да, к ней! Она моя невеста! А он украл у меня поцелуй.
Кто этот «он», Фишелю спрашивать категорически запрещено.
– Отпущу, что сделаете?
– Найду ее и убью его!
Фишель слишком близко наклонился к аквариуму, Воронцов вдруг захватил его в кольцо скованных наручниками рук и потянул за собой в воду. От неожиданности доктор не успел глубоко вдохнуть и едва не захлебнулся, но все же сумел справиться и вырваться из воды, тут же принявшись крутить рукоятку, чтобы стул с Воронцовым опустился ниже.
– Швайн! Швайн! Сдохнуть, как собак!
Китаянка пыталась что-то возразить, мол, подопытного приказано держать живым, но Фишель уже не соображал ничего, кроме одного – этот ужасный русский едва не убил его самого!
Воронцов набрал воздух в легкие, но как долго сможет пробыть под водой даже самый крепкий и натренированный вот такими опытами человек? Поняв, что минуты будут последними, поручик принялся ругаться самыми отборными словами, какие знал. На это ушел весь запас воздуха…
