* * *
Палуба флагмана казалась необъятной, грандиозные наборные мачты превращали людей в карликов. Подвязанные паруса в дебрях такелажа выглядели купами грузных облаков; закатное солнце сообщило им легкий, едва заметный золотисто-желтый оттенок. Пахло смолой, свежеструганным деревом, пенькой и какими-то восточными пряностями. И куда бы ни падал мой взгляд, «Божья благодать» сверкала девственной чистотой, словно ее только что, вот прямо только что выстирали со щелоком. Идиллию портило лишь то, что с фок-мачты продолжали уплывать в небо копотные дымовые знаки.
Спасенным поднесли по кружке прохладной воды. Загорелые матросы в форменной одежде (белые рубахи и штаны по колено, на головах тканевые шапочки) черпали ее из медного бака, который затем поставили рядом – мол, пейте, сколько влезет. Вода – не пища, к которой после вынужденной голодовки нужно приучать себя постепенно, так что я напился вдоволь.
После нескольких дней на плоту странно было ощущать под ногами надежную твердь. Запахнув на груди дурнопахнущую робу, которой прикрыл свои шрамы, я оперся о поручень из резного красного дерева; третью кружку воды пил медленно, смакуя каждый глоток.
Безгласный Мака, святой анахорет из Перикелы, скорбный зубной болью, напившись, сел у борта, опустив углы губ; старику не было нужды прикидываться больным.
Я старался держаться как можно естественней перед взорами толпы матросов и солдат в небесно-голубых мундирах. Добавив во взгляд изумления, рассматривал флагман, благо мой рост позволял возвышаться над головами большинства смертных.
Так… Так-так-так… Гребные палубы скрыты под настилом. Трюмные люки распахнуты, однако тяжелого запаха, особой приметы галер, где гребцами выступают прикованные к месту рабы, нет. Значит, на весла принц усадил солдат либо матросов. Чистюля или гуманист? Наверное, чистюля-гуманист, помешанный на порядке. Что там Вандора о нем говорила? Надо бы поднапрячься и вспомнить, порой от мелочей зависит жизнь…
На корме и вдоль фальшборта (корабль недавно участвовал в бою, это видно по пятнам свежей краски и многочисленным заплатам) через равные промежутки располагаются метательные машины, похожие на скелеты сказочных тварей. Конструкции настолько хитрые, что жрецы Шарнаха, держи он власть в Фалгонаре, давно сгноили бы их изобретателя в своих криптах. Вблизи от одной такой машины свалены в кучу инструменты духового оркестра. Ну и ну! Принц собирается встречать свою невесту под звуки музыки!
Я поежился. Где уж теперь…
У этого странного судна, плода скрещивания парусника и триремы, имелось настоящее рулевое колесо, установленное на самой верхотуре многоэтажной кормовой надстройки. Управляли им сразу несколько матросов, а уж какой длины штуртрос ему полагался, этого я даже не мог представить.
Я принялся за третью кружку воды, когда послышался шум, толпа раздалась, и вперед выступил сухой и подтянутый господин, одетый в коричневато-красный мундир, застегнутый на серебряные пуговицы до самого горла. Сгоряча я принял его за принца и чуть не распустил рожу, но спохватился: Тендалу было лет на тридцать меньше, да и лысиной, правда, с аккуратно зачесанными на нее прядями пегих волос, принц вряд ли располагал.
За плечами господина виднелись двое офицеров помоложе, как и он, одетые в более чем скромные, без мишурного блеска мундиры, и тоже без париков, ношение каковых в Фалгонаре отчего-то считалось дурным тоном.
И еще кто-то был позади толпы матросов – приземистая фигура, я не мог ее разглядеть толком, видел только рыжую, как буханка хлеба, макушку. Странно, что обратил внимание именно на эту фигуру – может, потому, что она была без матросской шапочки… Может, потому, что с ее стороны донесся странный терпкий запах – знакомый мне почему-то…
Пару мгновений сухой господин, сощурив глаза, разглядывал найденышей. Затем поправил малиновую перевязь (в другой руке он держал широкополую шляпу), на которой в посеребренных ножнах висел кортик, и с легким поклоном отрекомендовался:
– Вэйнард Стерамон.
Он не прибавил: «капитан» или «адмирал», видимо, это казалось ему само собой разумеющимся.
Не дожидаясь расспросов, я, глядя на Стерамона в упор честными глазами, начал с жаром скармливать ему ту же сказочку, которой успел попотчевать матросов шлюпки.
– Я плехо! Отчэнь плехо гаварить на языка арвест! Моя знать только селистианский диалекта Перикелы! Моя Сундаго, мы паломника по Фалгонара святые места великий бог Уреш! Это Мака, безгрешный отшельник из Перикелы тоже! Он не глухо, немо! Сорок лет немо во славу Уреш в пещере, забыть все слова, забыть семья, жена, дети, искать просветления! Мы плыть корабля! Быть безобразный шторм! – Я изобразил валы размашистыми движениями рук. – Быть караш! Ба-ах! Бу-у-ух! Все погибай кроме нас! Мы делай плот, а вы нас выручай милость Уреш! Ой, благодарю-спасибо, господин!
Подпустив слезу к финальным словам, я едва удержался, чтобы не расплакаться. Кинулся в ноги Стерамону и несколько раз лбом извлек из палубы глухие звуки. Затем поднял голову и посмотрел на Стерамона взглядом преданного пса.
Губы капитана изогнулись: поди разбери, полуулыбка это или сдержанная гримаса презрения. Тонкая рука скользнула в широкий накладной карман мундира: зажав между пальцами вышитый батистовый платок, Стерамон поднес к лицу его край.
Ага, от меня попахивает олифой, да еще, наверное, от нас обоих несет устричной вонью. Тем лучше! Я вскочил. Где же принц? Вся моя маскировка – только ради его прекрасных глаз. Если дело выгорит и он меня не узнает – женюсь на Вандоре, небом клянусь!
Стерамон кашлянул.
– Вы плыли… на купеческом судне?
– Мала денег! – откликнулся я. – Купца, купца! Жмотный купца быть! Мы зашибать места рядом с курятник! Скверный запах, да! Шкипера – упырь жадный! Я лепетать – святой Мака и в таком месте быть добро, но надо понимать, кого везешь! Но он в Уреша – нет, он верить в Шахнар! За это Уреш его карать! – Открыв прихваченный с плота рундук, я поднял волну угольной пыли и выволок кастрюльку, кружку, нож и моток парусины: – Все наследство корабля! Моя честный, чужого не брать! Шкипер тоже плавать мертвый, утоп, я его с собой брать, чтобы закопать земля, за плотом на веревка тянуть. Ой, зря! Зубастый рыба плыть – физитер называться! Ам-ам капитана! Ой, я плакать и убиваться! А святой Мака, – я показал на Франнога, который натурально выпучил глаза от моих речей, – молиться за его душа. Только нога физитер оставил – мы ее в море похоронить! Шкипер иметь на ноге три пальца – еще раньше рыбы отъесть!
Капитан прервал меня скупым жестом:
– Старик болен?
Аргх! Как бы не переиграть: с этого лощеного станется ссадить нас туда же, откуда подобрал, если решит, что мы носители какой-нибудь хвори! Но где же принц?
– Только зуба!
Стерамон двумя пальцами похлопал себя по впалой, чисто выбритой щеке:
– У него болит зуб?
– О да, зуба! Ой, болит! Плохой еда корабля! А вообще не больна, устала: пить, жрать нету… Три дня в море плыть! А моя Сундаго совсем здоровый, только жрать охота! – Я, не раздумывая, снова попытался пробить палубу лбом. – Моя работать за наша проезда! Моя сильный! Благодарю-спасибо, господин!
