Когда вечно незваная гостья мадемуазель Селестина Варроу переступила порог кабинета Льенара, она была взволнованна. Девушка нервно захлопнула за собой дверь, бросила перчатки на кожаный диванчик и без всяких приветствий попросила барона закрыть дверь на ключ. Льенар в ответ лишь скучающе, хоть и не без облегчения, оторвался от бездарной рукописи некоего графомана, много месяцев ошивавшегося у издательства и вынудившего сердобольного барона сжалиться.
– Мне все известно! – воскликнула наконец Селестина, поправляя между делом прическу у напольных часов, начищенное стекло которых послужило ей зеркалом.
Девушка уже успела чуть успокоиться, но в голосе ее еще проскальзывал тремор.
Когда Льенар Варроу услышал слова кузины, под плотными пиджаком, жилетом и рубашкой у него похолодела спина. Тем не менее, придав своему голосу правдоподобное спокойствие и прикрыв руками неказистые строчки на случай, если сестрица внезапно проникнется к ним интересом, барон ответил:
– Я тебя слушаю.
Селестина заметила, что Его Светлость был сегодня бледнее обычного, но не обратила на то должного внимания, ведь ее занимал совершенно другой вопрос.
– Осколка здесь нет? – торопливо спросила девица.
– Нет, – Льенар, ожидавший, что на него сейчас свалится обвинение в убийстве пилота и богача с дирижабля, перевел дух. – Я отослал моего помощника по делам.
Теперь барон подумал, что девушка пришла поговорить о призрачном существе, последний месяц не отходившем от Варроу ни на шаг, – и оказался прав.
– Чудно! – радостно выпалила девушка и, загадочно понизив голос, прошептала, – Так вот, мой дорогой Льенар, слушай: твой незримый помощник – эгрегор.
Здесь Варроу еле сдержал выдох облегчения. Молодой барон был обрадован сохранению «убийственного» инкогнито и ошарашен умозаключением Селестины одновременно. Тем не менее Льенар саркастично скривил лицо, и природная черно-белая привлекательность его тут же обратилась подозрительным подобием морщинистого шарпея.
– Эгрегор? – небрежно выронил он. – Это еще что такое?
Мадемуазель Варроу вытащила из сумочки сложенную вдвое книжную страницу с описанием названного ею феномена, положила ее на стол и разгладила рукой. Барону оставалось только догадываться, библиотечную книжку испортила его кузина или магазинную. Варроу перевернул страницу рукописи текстом вниз и брезгливо взял в руки предложенный листок.
Автор неизвестной ему книги рассуждал об эгрегорах как о незримых носителях знания, что существуют на некоем отдаленном от людей уровне. Селестина, не заботясь о том, что голос ее крайне мешает Льенару читать, взахлеб рассказывала, как пару дней назад за шитьем вспомнила о своем разговоре с давнишним приятелем. Этот мистически настроенный студент любил участвовать в спиритических сеансах и рассказывать ей о «противоестественных явлениях». Селестина говорила о том, как, вспомнив его слова, уже не могла уснуть и с рассветом помчалась в книжный магазин, потому что в городскую библиотеку в столь ранний час ее не пустили. В магазине она нашла нужную книгу и выдрала из нее листок, ибо не могла ее купить: по рассеянности девушка забыла и деньги, и чековую книжку.
– Осколок, паразитирующий на твоей доброте, действительно походит на призрака или фантома, но ни в коей мере не может им быть! Он – колдовское творение, и об этом можно судить, зная о его способности к телепатии. А если он порожден колдовством, то… Знаешь ли, дорогой братец, что в магии, как и в любых явлениях природы, есть свои законы и порядки? – со знанием дела выпалила девушка. – Осколок появился под влиянием определенных событий, и на то были свои причины. И если он появился, значит, кому-то это было нужно.
Трудно представить, что это говорила мадемуазель Варроу – та самая, что, впервые увидев бесплотное существо, схватилась за канделябр и от страха потеряла дар речи! Еще пару дней назад ноги ее подкашивались при одном только упоминании об Осколке, а теперь эта девушка бойко рассуждала о его природе и о том, как расправиться с несчастным эгрегором. Она считала, что ее дорогому братцу непременно следует обратиться к магу, который сумеет разобрать Осколка на составные части.
– Нет, сестрица. Существо это удивительно в своем роде, раз может общаться с людьми… на их уровне. И разумеется, мы сохраним этот уникум, – отрезал барон, теперь и вовсе убирая ненавистную ему рукопись. Голос его был натянут, и хотя барон говорил о своем бесплотном приятеле, мыслями он находился далеко, где-то в городе Ашш-Сетесс.
– Пойми же, братец, – взмолилась Селестина, – Осколок никогда не существовал… как живой организм. Он, как, собственно, и догадывался, всего лишь воспоминания других людей, сплавленные воедино. Его рассудок – результат слияния чьих-то знаний и опыта. Скорее всего, Осколка видят те, кто был знаком с людьми, память которых он составляет, – но в этом я не уверена. И мы не должны бояться уничтожить его, ведь это существо никогда не существовало… как человек.
– Но у него есть имя. Он чувствует одиночество, радость и горе.
– Как чувствовали другие. Это их чувства.
– Нет, Селестина, мы не будем этого делать, – повысив голос на полтона, отрезал Льенар.
Девушка возмущенно вскинула руки: она не знала, какой еще аргумент применить, чтобы склонить барона на свою сторону.
– Это все из-за твоей морали, верно? – воскликнула она, и, разъяренная ответным молчанием Льенара, в сердцах продолжила: – Ты лицемерен, братец, ты все повторяешь себе: «Я не могу это сделать, я не желаю это делать, у меня же мораль», пока сам не убедишься в этом! Твоя хваленая мораль… она… она… механическая! Да, верно – механическая мораль!
– Ты хоть знаешь, к чему она сводится? – презрительно усмехнулся Варроу, которого слова девушки задели в высшей мере. – С собой ты можешь делать что угодно. С другими – нет. Следовательно, по велению моей механической морали причинять вред эгрегору мы не станем.
Варроу не мог забыть слова Осколка, что прозвучали однажды в его собственной голове:
«Если бы я мог быть материальным… хотя бы из дыма, хотя бы из тонкого слоя песка… Прикасаться к вещам, быть видимым. Когда ты существуешь, но тебя не замечают, ты страдаешь. Когда ты страдаешь, но можешь кому-то сказать об этом, тебе намного легче».
Но мадемуазель, которой завладела идея постижения сокрытого в эгрегоре знания, не собиралась отступать без боя.
– Мы здорово помешаем кому-то, уничтожив Осколка, – предположила она. – Только представь, о чем мы сможем узнать!
– Он боится смерти, как и все мы. Допустим, он подвергнется умерщвлению, а мы станем убийцами, но ради чего?
Здесь Селестина не смогла ответить.
– А посему отныне я запрещаю тебе даже говорить об этом! – Варроу выждал пару секунд, пока девушка успокоится, и, тяжело сглотнув, спросил: – Скажи-ка мне лучше, сестрица, что ты знаешь о дирижабле, сгоревшем на первой Всемирной выставке?
