Еще такой случай запомнился. В составе передового отряда шестого механизированного корпуса мы вышли к реке Чарна Нида. Подошли к мосту, что располагался около мельницы. Мост оказался слабеньким, и наши разведчики пошли вверх по течению в поисках брода, а мы рассредоточились, спрятав танки за каменным забором. Дело было к концу дня, когда на высотке в нашем тылу мы заметили появление то ли бронетранспортера, то ли танка. Стрелять по нему мы не стали — далеко. Видимо, не обнаружив нас, разведывательная машина, а это была именно она, дала команду колонне немецких танков и бронетранспортеров двигаться вперед. Когда первая машина уткнулась в мост, мы открыли огонь из засады. Это было побоище. Немцы не успели сделать ни одного выстрела! Через несколько минут на дороге горело два десятка костров…
Под Берлином наш полк принимал участие в операциях по овладению небольшими населенными пунктами, в частности городком Люкенвальде. Моя рота, в которой было всего полтора десятка танкистов, к тому времени осталась без танков. В конце апреля нам было приказано, вооружившись стрелковым оружием и трофейными фаустпатронами, прикрыть перекресток дорог в районе деревни Енникендорф. Нас, танкистов, отправили как простую пехоту… Правда, боев нам вести не пришлось. Один только раз на наш дозор из четырех человек выскочил немецкий бронетранспортер. Солдаты, что сидели в нем, бросили ребятам пачку папирос и поехали дальше. Ни они, ни мы не стреляли. Однажды ночью прибегает солдат и кричит: «Немцы!» Мы быстренько выскочили, залегли в кювете возле дороги. Подпустили немецкую колонну поближе и открыли огонь. Немцы зашумели, закричали, что-то вроде того, что они сдаются. Мы прекратили стрелять и видим, что от них с белой тряпкой выходят два или три человека. Набрали сотни три пленных, построили их в колонну. Я дал двух солдат из наших автоматчиков, один впереди, один сзади, и их повели в сторону Берлина. Потом был марш-бросок в составе второго эшелона полка на Прагу. Вот, собственно, и все…
— Какова скорострельность танковой пушки ИС-2?
— Максимум два выстрела в минуту. У заряжающего была тяжелая работа: сначала требовалось заложить снаряд весом около 25 килограммов, затолкать его деревянным досылателем, потом взять гильзу, которая тоже весит килограммов 25, туда ее запихнуть. Это, конечно, очень долго, но зато уже если попал, то цель точно поражалась.
— Кормовым пулеметом приходилось пользоваться?
— Мне не приходилось пользоваться. Это оборонительное оружие использовалось в случае выхода танка из строя, когда к нему подбирается пехота. Мне в такой ситуации быть не приходилось, и этим пулеметом в башне не пользовался. Не было у нас и зенитных пулеметов.
— Кто давал команду на открытие огня?
— Полагалось, что наводчик, обнаружив цель, должен доложить командиру, который принимает решение на открытие огня. Но, если наводчик толковый мужик, он сам выбирает цель, которая по значимости важнее. К тому же в бою все может решить секунда, так что он сам ищет цель и стреляет, но поскольку у командира поле обзора шире, то чаще всего я ему подсказывал, в каком секторе ее искать. Прицелы у нас были размечены в тысячных. Поэтому наведение происходило так: «Цель — танк, прямо колокольня, вправо — десять тысячных».
— В бою люк открыт?
— Обычно был открыт. Сверху ожидать нападения при наличии автоматчиков на броне нет смысла. А так… общение и с автоматчиками, и с обстановкой знакомство лучше идет, когда сам высунул голову и посмотрел.
— За уничтоженные танки полагалось вознаграждение?
— Говорят, полагалось. Я, откровенно говоря, не знал, какое у меня было денежное содержание. Когда приезжали на формировку, приходил к начфину, расписывался. За что он мне деньги давал — не знаю. Аттестат я оформил матери. Да не до этого было! Жив, и ладно, а больше денег или меньше — не столь важно.
— Как был организован быт?
— В наступлении спали в танках. Механик-водитель откидывал сиденье, вытягивал ноги и спал, а остальные на днище. В Прибалтике набрали трофейных одеял с захваченных позиций. Обтрясли с них вшей, в танк затащили, постелили, через некоторое время вши исчезли. Надо сказать, что в условиях постоянной «дезинфекции» дизельным топливом и маслом они не приживались. На отдыхе обязательно мылись, прожаривали белье. Однажды там же, в Прибалтике, на цементном заводе разжились новыми мешками для цемента. Ты знаешь, в наступлении вообще-то не до сна. Я помню, в Корсунь-Шевченковской операции по несколько суток приходилось оставаться в машине без сна. Пищу подвозила кухня, а нам ее приносили в термосах автоматчики: первое, второе, 100 грамм. В Висло-Одерской операции, так там на подножный корм перешли. Помню, разгромили тылы какой-то немецкой части. На повозках лежал хлеб. Черствый-пречерствый, топором рубить пришлось. Ничего, помочили в водичке, съели, есть-то надо было что-то.
— «Безлошадные» танкисты, что делали?
— Они все со вторым эшелоном, с хозяйственными подразделениями.
— Был ли экипаж взаимозаменяемым?
— Скорее нет. Хотя при обучении каждого из специалистов давались азы работы других членов экипажа, но этого было недостаточно, чтобы говорить о взаимозаменяемости. Например, наводчику объясняли, как вести танк, но мог ли он это делать, проехав всего 200–300 метров на полигоне? Нет, конечно. Да и специалистов готовили слабо. Перед Висло-Одерской операцией к нам на пополнение прибыли механики-водители, которых переподготавливали из бывших заместителей командиров рот по политической части. Один из пополнения попал на мою машину. Так мне пришлось его заменить за рычагами, поскольку мы все время отставали от колонны.
— Как встретили 9 мая?
— Мы совершали марш-бросок на Прагу и утром 9 мая проходили в районе населенного пункта Слане. Помню, там встретили немца, который хорошо говорил по-русски. Мы с ним разговорились. Он рассказал, что в Первую мировую был в русском плену, а потом вернулся в Судетскую область, и его больше всего волновал вопрос, отдадут ли Германии после войны Судеты или передадут чехам. Вот впечатление от победного дня 9 мая.
Отрощенков Сергей Андреевич
Я родился в 19 октября голодного 1921 года в Смоленской области, в городе Демидов. Мой отец, Андрей Егорович Отрощенков, вырос в деревне Большая Червонная, Красненского уезда, там же, на Смоленщине. Он был кадровым военным. Служил в царской армии в чине штабс-капитана артиллерии. Выйдя в отставку еще до революции, отец устроился работать в охрану городской тюрьмы и со временем стал ее начальником. Но в 1923 году его, как бывшего царского офицера, с этой должности попросили уволиться.
Мама, Прасковья Васильевна, была родом из той же деревни, что и отец. Никакого образования получить она не успела. Занималась только домашним хозяйством и нами, детьми. Всего в семье было семеро детей, пятеро братьев и две сестры. Одна сестра, правда, умерла в двухлетнем возрасте, еще до моего рождения. Я был самым младшим. Помню деда, Егора Андреевича, он прожил 102 года. Был неграмотным и всю жизнь работал пастухом. Начал трудиться еще при крепостном праве, пас скот своего помещика. После пас мирскую, а когда свершилась революция, и колхозную скотину. Дед жил один на своем хуторе. Я его хорошо помню. Длинная седая борода. Очень строгий. Не дай бог в его присутствии кто-нибудь хоть слово скажет за едой! Была у него клюка, палочка, с которой он ходил. Клюкой за шею — и вон из-за стола. После еды обязательно лбы перекрестили, и можно разговаривать. К спиртному не притрагивался, но курил трубку. Ел всегда гречневую кашу и молоко. Его любимая была пища. Дед не признавал транспорта, когда видел машины, плевался, мол, нечистая сила. В столетнем возрасте он ходил пешком на огромные расстояния. К нам, в Демидов, и к своему второму сыну, в Смоленск. От нас до его хутора 70 километров! Когда дед умер, все его зубы были целы и были белые, как чеснок, хотя он их никогда не чистил.
