Подготовились основательно: изучили маршруты выхода танков из района сосредоточения к рубежу атаки, направление движения каждого танка в атаке, решили вопросы взаимодействия, расположение проходов в минных полях. Выезды на рекогносцировку маршрутов движения до переднего края обороны противника делались скрытно, офицеры надевали общевойсковую форму. Запрещалось носить танковые шлемы и комбинезоны. Надо было сохранить полную скрытность от наблюдения противника, усыпить его бдительность, создавая видимость, что мы на этом участке совершенствуем свою оборону. Необходимо было сохранить тот режим окопной жизни, который и был. А это непростая задача.
Разумеется, была проведена партийно-политическая работа, прошли партийные и комсомольские собрания, на которых «личный состав рот и батальонов с воодушевлением встретил приказ о предстоящем наступлении и единодушно выразил готовность сражаться с врагом до последней капли крови». В этих словах не было лукавства. Нам надоело все оборонять и обороняться! Так хотелось наступать!
Перед выходом батальона все танки были проверены. Командиры подразделений доложили по команде о готовности к маршруту. Прямо перед выходом Вася Артамонов, проверяя крепеж топливного насоса, свернул один из болтов. Насос расположен в труднодоступном месте, и мы долго ковырялись, пытаясь вставить этот болт на место.
В ночь на 11 сентября бригада вышла на исходные позиции для атаки и в 6.30 утра, после короткой артподготовки, пошла в наступление. Первую полосу преодолели без особого сопротивления. Мой танк шел правофланговым в боевом порядке роты. Справа никого не было, кроме пехотинцев. Мы преодолели вторую траншею, приближались к третьей, ведя огонь по противнику. Вдруг – удар, танк дрогнул и стал произвольно делать разворот. Миной было повреждено и разбито несколько траков гусеницы.
Я, механик-водитель и заряжающий вышли из танка, а наводчик остался прикрывать нас огнем из пулемета. Достали с башни запасные траки, отсоединили разрушенные траки от гусеницы и подсоединили запасные. Ослабив правый ленивец, натянули траки тросом. Быстро устранили неисправность. В это время по нам начали бить из миномета. Разрыв. Осколки вошли в грудь и в руки. Как потом выяснилось, осколок, который летел в сердце, ударился о стальную пластину, которую мы, танкисты, всегда носили в левом нагрудном кармане гимнастерки, порвав карточку кандидата в члены ВКП (б). Так что эта пластинка спасла мне жизнь. Кровь хлынула из большой раны выше колена – как оказалось, ногу тоже зацепило. Я крикнул, что ранен. Ринат достал аптечку и выскочил из танка. Оттащил меня в воронку, в которой уже собрались раненые пехотинцы. Артамонов, закончив устранение неисправности, продвинул танк вперед до укрытия и вышел из него. Подошел ко мне и спросил:
– Ну, как дела, командир?
– Вася, идите в бой. Золотухин! Принимай команду!
Уже в госпитале врачи установили, что у меня было шестнадцать ран. Многовато для первого раза…
На краю воронки лежал раненый солдат, тело которого крупным осколком рассекло пополам. Голова и туловище его находились в воронке, а ноги вверху. Он был еще жив, все просил: «Товарищ лейтенант, пристрелите меня». Ну что я мог сделать? Ему дали глоток воды из фляжки, чтобы утолить жажду, которая всегда возникает в предсмертной агонии. Последнее, что он сказал: «Друзья мои, я умираю, отомстите врагу…» Подошли санитары. Они, оказав помощь всем, кто находился вблизи танка, стали по ходу сообщения эвакуировать раненых в тыл.
После войны я уже узнал, что в том первом бою два человека были убиты и шестеро получили ранения. Было подбито два танка, которые после ремонта вновь восстановили и ввели в строй.
На бригадном медицинском пункте капитан Макарова сняла жгут с левой ноги, обработала рану, наложила на нее тампоны и сделала перевязку. Кровотечение приостановилось. Я начал терять сознание от боли и потери крови и попросил:
– Доктор, дайте что-нибудь для ослабления боли.
Дали мне стакан спирта. Проглотив эти сто грамм, я впал в забытье и уже боли не чувствовал.
Раненых погрузили в санитарную машину и эвакуировали в полевой госпиталь, а оттуда по этапу, через многие инстанции, привезли в эвакогоспиталь Е 1920 села Ракша Тамбовской области. От этого путешествия в памяти осталась пронизывающая все тело боль, когда машина подпрыгивает на очередном ухабе.
На носилках меня доставили в операционное отделение, и сестра стала снимать присохшие за дальнюю дорогу повязки. Самым трудным было снять повязку с левой ноги – настолько засохла. Я ее прошу:
– Отмочите повязку, мне больно.
А эта дура продолжает срывать ее. Когда повязка была сорвана, из раны фонтаном брызнула кровь. Я не вытерпел и оттолкнул сестру рукой. Что дальше было, не помню. Как потом выяснилось, я потерял много крови, и потребовалось срочное переливание. Одна из медсестер дала для меня кровь – только у нее в госпитале была кровь нулевой группы.
Как-то, лежа в палате, я нащупал что-то острое в одной из ран на груди. Это оказался осколок. Я решил попробовать удалить его сам. Нужен был пинцет, но где его взять? Попросил сестру из нашей палаты:
– Принесите мне пинцет.
– Зачем?
– Мне надо отремонтировать часы.
На следующий день она принесла пинцет, и я решил сам сделать себе операцию – достать из груди осколок мины. И чтобы никто не видел, после обеда, когда все спали, я взял зеркало, одной рукой держу его, а в правой руке пинцет. Нащупал осколок, крепко пинцетом зажал его и поддернул слегка. Смотрю, он легко поддается, я потянул сильнее, даже и не очень кровоточила рана. Осколок был продолговатым и небольшим.
На другой день пинцет отдал сестре. Спросила:
– Отремонтировали часы?
– Да.
Она, как мне показалось, посмотрела с подозрением. Пришлось признаться. Я просил ее не говорить ничего доктору.
Долгое время рана на левой ноге не давала возможности ходить. И не только ходить, а даже сидеть. Стоило присесть, как ощущалось головокружение и быстро отекала нога. Но молодой и здоровый организм брал свое. С каждым днем рана все затягивалась и становилась меньше. При очередном обходе я попросил врача, чтобы мне разрешили подниматься с кровати. Врач не сразу удовлетворил мою просьбу. Вначале я привыкал сидеть, а через недельку стал спускать больную ногу вниз, а еще через недельку стал стоять на одной ноге, опираясь на костыли.
Еще несколько дней – и постепенно начал наступать и на левую ногу, рана уже подживала и была небольших размеров. Пробовал ходить на костылях, но не сразу это удавалось. Пришлось несколько раз падать, но настойчивость и упорство делали свое дело. Вскоре я уже мог ходить с костылями, а в ноябре 1942 года попросил, чтобы меня выписали из госпиталя. Более того, я добился, чтобы меня отправили в родную 202-ю танковую бригаду – 11 ноября я получил из бригады письмо, в котором мне писали, что по выздоровлении я должен вернуться в свою часть: «Место дислокации уточните в отделе кадров армии».
