Марина Фигнер и её муж были очень общительны, часто ходили в гости к своим многочисленным друзьям и знакомым, регулярно посещали вечера, концерты и просмотры новых, в том числе не шедших на общих экранах западных кинофильмов в Доме кино и нередко устраивали сборы гостей у себя дома. Наиболее регулярными их посетителями были: супруги Богословские; Борис Ласкин, часто приходивший один; Александр Галич и его жена, с которой Марина была особенно близка; дочь певца Леонида Собинова и подруга детства Марины Светлана Собинова, тогда уже потерявшая своего мужа, известного детского писателя Льва Кассиля; пасынок Лилии Брик Василий Катанян с женой Ириной и режиссёр популярных детских кинофильмов Илья Фрез со своей супругой. Во время нашего пребывания в Москве мы тоже были частыми гостями застолий у Марины и Исаака Семеновича, где мы познакомились с этими и другими их интересными друзьями. О некоторых из них и связанных с ними необычных историй хотелось бы рассказать читающим эти строки.
НЕСКОЛЬКО ШУТОК НИКИТЫ БОГОСЛОВСКОГО
С Никитой Богословским моя жена Наташа и я сначала коротко познакомились и виделись на квартире её отца, с которым наш прославленный композитор поддерживал не тесные, но добрые дружеские отношения. Гораздо лучше мы его узнали, когда стали вместе бывать на застольях у Марины Фигнер в нашем доме.
Наш замечательный композитор, автор многих популярных песен, музыки к кинофильмам и целого ряда других музыкальных произведений, был к тому же верным и надёжным другом. Другой постоянной чертой его многогранной натуры была врождённая страсть к шутке и разыгрыванию своих друзей, знакомых и даже публики. Иногда подобные «проделки» требовали с его стороны немалой предварительной подготовки, поездок в другие города, закупки каких-то атрибутов для исполнения задуманного и связанных с этим определённых финансовых расходов. Другими словами, Богословский к шуткам относился серьёзно, получая от самого процесса их осуществления и конечного результата большое удовольствие, что не всегда можно было сказать о тех, кто становился их объектом. В тех случаях, когда жертва его шуток несла из-за них какие-то материальные потери, их автор щедро за них расплачивался.
Одной из нередких мишеней его практического юмора был наш известный литературный юморист, сценарист и литератор Борис Ласкин. Они были очень близкими друзьями, дружили семьями, ездили вместе даже за границу. Ласкин любил пересказывать — а делал он это мастерски — шутки, проделываемые его приятелем не только над другими, но и над ним самим. Сам Богословский, однако, о своих шутках никогда не рассказывал, но ему нравилось слушать о них рассказы других, особенно тех, кто их перенёс на себе. В таких случаях, как мне приходилось наблюдать, он закуривал, занимал удобную для заслушивания рассказа позицию и с видом весёлого удовольствия на лице превращался во внимательного слушателя.
Помнится, как однажды в гостях у Марины Фигнер в разгар застолья Борис Ласкин с увлечением рассказывал об одной шутке, которую с ним сыграл Богословский во время их возвращения из загранпоездки, когда они приближались в поезде к советско-польской границе. Дело было ранним утром, и они решили собраться не только к приходу пограничников и таможенников, но и для прогулки во время стоянки на станции Брест. Ещё накануне вечером, когда Ласкин перед сном закончил чистить зубы, его шутливый спутник незаметно спрятал тюбик с зубной пастой своего приятеля. Перед прибытием к границе Ласкин в порядке привычного утреннего туалета хотел почистить зубы, но никак нигде не мог найти свою зубную пасту. В ответ на вопрос Богословскому, не видел ли он её где-нибудь, его приятель сказал, что она ему не попадалась, и тут же услужливо, однако как бы мимоходом, предложил своему товарищу по купе воспользоваться его собственной очень приятной пастой.
Поезд уже останавливался для входа пограничников и служащих таможни, и Ласкин поспешил завершить свой туалет. Набрав в рот пасты, он стал чистить зубы, но тут же почувствовал, что ему их было трудно раскрыть, так как они оказались скованными как цементом. Он стал лихорадочно пытаться смыть пасту водой, но поскольку это никак не помогало, Ласкин, осознав, что попался на очередную шутку приятеля, повернулся за помощью или объяснением к Богословскому, который с самым серьёзным и увлечённым видом смотрел через вагонное окно на улицу. Увидев перед собой мычавшего свои возмущения Ласкина с перемазанной пастой физиономией, Богословский разразился раскатистым смехом.
В этот момент дверь их купе отворилась, и вошедший пограничник попросил обоих пассажиров предъявить документы и спросил, откуда они возвращаются. Богословский и возмущённо мычавший на него Ласкин подали пограничнику свои паспорта, но, говоря подчёркнуто только от своего имени, первый сказал в ответ, что он сам едет из командировки в ФРГ. Посмотрев на испачканное пастой лицо что-то мычавшего и активно жести-купировавшего Ласкина, пограничник попросил его перестать разыгрывать комедию при серьёзной проверке документов на государственной границе и ответить на его вопрос.
Ласкин, будучи не в состоянии словесно удовлетворить просьбу пограничника, попытался мимикой и жестами объяснить ему, что произошло в порядке глупой шутки своего спутника, что он не притворяется немым, и что они вместе едут из ФРГ, с возмущением показывая время от времени на Богословского, наблюдавшего за всем этим с равнодушным видом человека, которого происходящее никак не касалось. Профессионально подозрительному пограничнику, находившемуся при исполнении своих важных служебных обязанностей, вся эта сцена с мычавшим и жестикулировавшим Ласкиным совершенно не понравилась. Поскольку он не хотел тратить на этого подозрительного типа время в вагоне и задерживать проверку документов остальных пассажиров, пограничник попросил Ласкина приготовиться к выходу на станции для дальнейших разъяснений и, забрав его паспорт, пошёл в следующее купе.
Услышав о возможной процедуре объяснений с пограничниками на станции, Ласкин с дополнительным приливом решимости, спровоцированной маячившей перед ним такой нежелательной перспективы, стал жестами и мычанием требовать у Богословского положить конец этой шутке, которая, по его невысказанному, но красноречиво выраженному мнению, перешла допустимую границу.
За этим эмоциональным объяснением приятелей застал вошедший в купе таможенник, задавший им свой традиционный вопрос, было ли у них что-либо для предъявления. Служащему таможни пришлось присутствовать при почти той же сцене, которая произошла несколько минут до этого перед пограничником. Услышав от Богословского, что у него лично для предъявления ничего не было, таможенник повторил свой вопрос Ласкину, который жестами и мимикой пытался повторить ответ своего приятеля. Не веря своим глазам, таможенник спросил Богословского, не является ли его спутник немым, на что тот загадочно ответил, что он не знает. При этом заявлении Ласкин поднял глаза и кулаки к небу. «Как это вы не знаете, — удивился представитель таможни. — Вы же вместе едете в одном купе. Вы, что же, с ним не разговаривали?» «Раньше разговаривали, а вот сегодня он почему-то только мычит», — серьёзно объяснил Богословский. Озадаченный возникшей ситуацией таможенник сказал, что ему придётся провести подробный досмотр багажа Ласкина, и он уже начал через Богословского выяснять, какой багаж принадлежал его спутнику, когда в купе вернулся пограничник и сказал своему коллеге, что он поведёт молчавшего пассажира для разбирательства в своё управление на станции с вещами, и что их можно будет проверить тогда же.
