М. Суслов олицетворял собой крайне жёсткий идеологический подход в партийных и государственных делах в жизни СССР, что обеспечило ему на протяжении нескольких десятилетий важные позиции в первых рядах советского руководства. Внешне он производил впечатление, которое в России ассоциировали с представителями интеллигенции. Элементами такого впечатления были, в частности, его непокорная причёска «полубоксом», толстые роговые очки, высокий рост в сочетании с чрезмерной худобой. Однако этот книжный вид мгновенно улетучивался, по крайней мере для тех, у кого русский язык был родной, как только он открывал рот. Для хорошо образованного человека, он к всеобщему удивлению, говорил с тяжёлым некультурным акцентом неграмотного крестьянина из района Среднего Поволжья. К описываемому времени одна его рука была парализована, и он носил её всегда тесно прижатой к телу с помощью другой руки. Его манера говорить отличалась также редкой и утомительной монотонностью, а обращение с людьми было в основном сухим и неприветливым. Со мной Суслов всегда был стерильно вежлив, а иногда даже проявлял некоторое благодушие, хотя наше общение с ним, как правило, было сугубо деловым и коротким. В отличие от целого ряда своих высоко поставленных коллег он никогда не задавал личных вопросов, строго придерживаясь чисто формальных сторон дела и не позволяя себе хотя бы немного расслабиться самому или тем, с кем он имел дело.
В день инцидента, о котором здесь идёт речь, я был назначен работать на переговорах между советским руководством во главе с Брежневым и прибывшей в СССР делегацией Компартии Индии (просоветское крыло), которую возглавлял её генеральный секретарь Рао. Встречи проходили в большом рабочем кабинете Брежнева в здании ЦК КПСС на Старой площади. С советской стороны в переговорах помимо самого Брежнева принимали также участие М. Суслов, А. Громыко, Б. Пономарёв и другие ответственные партийные работники, курировавшие регион Юго-Восточной Азии и Индии, в частности.
Когда члены индийской делегации начали, толпясь, собираться у открытой входной двери кабинета, советские хозяева с Брежневым впереди направились им навстречу, чтобы пожать руки, обняться с ними и даже на русский манер поцеловать гостей в щёки, подчёркивая тем самым большую близость и узы дружбы, которые, очевидно, характеризовали отношения между двумя партиями. После предварительного обмена любезностями Брежнев пригласил всех занять места за длинным столом переговоров, покрытым приятным зелёным фетром, что значительно смягчало аскетически холодную атмосферу того довольно большого помещения, в котором обычно работал главный руководитель нашей страны. Этот стол располагался торцом к широкому, тяжёлого вида письменному столу генерального секретаря, на котором громоздились кипы разных документов, батарея телефонов, стаканы с карандашами и другие канцелярские принадлежности. На его левой стороне помещалась полуметровая модель корабельного штурвала, которую можно было нередко видеть на фотографиях советских СМИ, показывавших Брежнева принимающим высоких зарубежных гостей. Брежнев был особенно привязан к данному предмету, поскольку он очень наглядно символизировал его положение как рулевого корабля своей страны.
В отличие от обычной рассадки, когда переводчик садился рядом с ним, а Брежнев редко этот порядок менял, на сей раз хозяин кабинета прямо на ходу решил посадить меня в другом месте. Когда все присутствующие заняли места в соответствии с установленным порядком, при котором я сел по левую руку от Брежнева и по правую от Суслова, он повернулся ко мне и сказал: «Вы знаете, я думаю, что вам для работы будет удобнее сидеть за моим столом. Оттуда вам будет лучше слышно и ту и другую сторону. А нам тоже будет лучше слышать вас, так как вы будете прямо в центре на месте председателя». Следуя предложению генерального секретаря, я собрал свои блокноты и карандаши и перешёл в массивное и очень удобное кресло Брежнева. Не могло быть никаких сомнений, что моё новое место было значительно более удобным, чем то, в которое я сел сначала.
Переговоры проходили очень гладко и успешно закончились к обоюдному удовлетворению сторон. Закончив своё заключительное слово, пронизанное искренней теплотой, Брежнев, пока я ещё переводил его последние фразы, а остальные присутствующие продолжали их слушать, решил подкрепить сказанное более эмоциональным физическим жестом путём горячих рукопожатий, объятий и поцелуев на русский лад. Не дождавшись завершения перевода, он поднялся со своего кресла, обошёл сзади вокруг меня и, раскрыв широко руки для объятия перед Рао, заставил последнего встать, чтобы ответить взаимностью на излияние добрых чувств Генерального секретаря ЦК КПСС. К этому моменту я завершил перевод последнего предложения Брежнева и, услышав, что он и Рао пытаются говорить друг с другом, пребывая в дружественном объятье, решил тут же помочь им в их общении.
Спеша выполнить свой профессиональный долг и продолжая смотреть на двух обнимающихся руководителей, я довольно сильно и резко отодвинул моё массивное кресло назад, чтобы побыстрее выйти из-за стола и встать рядом с ними. В этот момент, как мне и полагалось, всё моё внимание было сосредоточено на моём главном клиенте, и я не заметил, что все остальные члены советской делегации, находившиеся тогда вне моего поля зрения, решили последовать за своим руководителем и направились с теми же целями к своим индийским гостям. Как оказалось, но я этого не мог видеть, наши хозяева последовали по стопам Брежнева буквально, то есть они стали обходить моё кресло, когда я находился к ним спиной. В суматохе, возникшей в связи с этими перемещениями, в тот самый момент, когда я резким движением оттолкнул назад своё кресло, ответственный за идеологию секретарь партии М. Суслов оказался как раз за моей спиной.
Высокая спинка брежневского кресла в своём движении ударила в худой длинный корпус Суслова, видимо, довольно сильно, поскольку глухой звук этого удара был услышан всеми присутствующими, заставив их остановиться и посмотреть, что произошло. Забыв на мгновенье о своём рабочем долге, я обернулся назад с той же целью. К своему полному ужасу, я тут же понял, что жертвой моего поспешного и резкого движения оказался сам главный идеолог партии. Это и без того ужасное происшествие усугублялось ещё и тем, что удар, словно рассчитанный причинить максимальный ущерб, пришёлся на самую слабую часть тела жертвы, попав на сторону с парализованной рукой. В дополнение к этому, по всей вероятности, моё кресло ударило Суслова в тот момент, когда одна из его ног оказалась при совершении шага в воздухе, и он потерял из-за этого равновесие, поскольку мой первый взгляд на него застал его шатающимся и размахивающим своей одной здоровой рукой, чтобы не упасть.
Я был совершенно потрясён тем, что произошло, и стал высказывать мои искренние извинения: «Я очень прошу прощения, Михаил Андреевич… Извините, пожалуйста… Я не видел, что вы там проходили… Как вы себя чувствуете? Нужна ли вам какая-то помощь?» Все находившиеся в комнате с озабоченностью на лицах смотрели на нас двоих и в свою очередь стали задавать вопросы жертве происшествия о его самочувствии. К всеобщему, но особенно моему, облегчению Суслов устоял на ногах и быстро пришёл в себя. Повернувшись ко мне, он дружелюбно похлопал меня по плечу и даже с некоторой извиняющейся интонацией в голосе произнес: «Ничего… ничего… Не беспокойтесь… Я скорее от неожиданности… Мне не больно… Вы же не могли меня видеть сзади… Всё в порядке». Он плотно прижал здоровой рукой свою больную и прошёл к индийским гостям брататься вместе с остальными в самом прекрасном расположении духа, как будто ничего и не произошло.
