И вдруг оказывается, что Верина тревога как-то связана с Любочкой…
После того что произошло с Наташей – после ее безумной любви к цыгану, который вдобавок оказался бандитом, после побега из дому, после ее гибели, и вовсе не от родов, а в бандитской перестрелке, – Любочка, которую дед с бабушкой растили с младенчества, составляла весь смысл их жизни и всю их тревогу.
– Пройдусь, – сказал Семен. – Посмотрю, что там у них с ремонтом.
«Найду Андрея, – подумал он. – Потребую, чтобы он мне ответил, что вообще происходит».
– Только недолго, хорошо? – сказала Вера. – Нам надо поговорить.
Настроение, в котором Петр шел этим вечером через парк, можно было считать хуже чем отвратительным. А каким оно могло быть после всего, что наговорила ему единокровная сестрица? Олька с детства была остра на язык, а с годами да с актерской выучкой так наловчилась словами разить, что Петр ни звука не смог вставить в поток ее попреков.
«Я что, подрядился об ихней старости заботиться? – зло думал он. – Не больно-то они обо мне заботились! Знать не хотели, родственнички».
– Эй! Хозяин! – окликнул кто-то.
Он оглянулся. В двух шагах от него стоял кряжистый старик – тот самый, полковник, что ли, который хватал его за грудки и грозился убить за то, что захватил-де народное добро; Петр его узнал. В руке этот полоумный держал пистолет. Темное дуло смотрело Петру прямо в лоб.
– Сдурел? – спросил Петр.
Он успел качнуться в сторону за секунду до того, как псих выкрикнул:
– Получи!
Семен услышал выстрел, когда уже подходил к главному корпусу: Луша, которую он встретил в парке, сказала, что Андрей пошел туда. Где стреляют, Семен еще в войну научился определять с точностью до нескольких метров. Все ускоряя шаг – бегать годы уже не позволяли, – он направился в ту часть парка, которую дети когда-то назвали зарошкой из-за густых кустов.
За этими кустами он и обнаружил Петра Кондратьева. Тот сидел на траве, держась за плечо, и кровь текла у него между пальцами.
– Кто стрелял? – быстро спросил Семен.
– Придурок один… – сжав зубы, выговорил Петр.
– Где он?
– Черт его знает… Убежал.
Он попытался подняться, но вскрикнул от боли и опусился на траву снова.
Семен снял с себя полотняный пиджак – хорошо, что вечер показался холодным и он накинул его, выходя из дому, – крепко прижал его к ране на плече у Петра и велел:
– Ну-ка давай, Петя, поднимайся. На меня обопрись.
Андрей действительно был в особняке, как Семену и сказала Луша. Он сидел в той самой комнате, где совсем недавно читал Любочке главы из своей книги, и складывал в картонные ящики папки ангеловского архива.
Кто-то постучал в дверь – удивительно, все теперь без стука открывали любые двери разоренного особняка, – и когда Андрей предложил войти, на пороге появился этот мальчик, сын Петра Кондратьева. Новый хозяин Ангелова.
Впрочем, в том, как он вошел, как посмотрел на Андрея, не было ничего хозяйского. А что было в его прямом взгляде, в лице, во всех его явственно выраженных кондратьевских чертах – не отцовских, а скорее дедовых, от Степана ему доставшихся? Это Андрей понял не сразу, а когда все-таки понял, то обрадовался. Свобода в нем была, в этом мальчике. Та свобода, которую дает человеку только чувство собственного достоинства и признание за другими безусловного права на то же чувство.
Неужели и он хочет выселить Веру с Семеном из Ангелова? Трудно поверить.
– Здравствуйте, Андрей Федорович, – сказал он.
– Здравствуйте, Антон Петрович, – кивнул Андрей. – Извините.
– За что?
– Задерживаю ремонт. – Андрей указал на папки и ящики. – Завозился со сборами. Как папа себя чувствует?
– Уже получше. Вы врагом меня считаете, Андрей Федорович? – помолчав, спросил он.
Хороший взгляд, хороший! Прямо в глаза.
– Нет, Антон, – ответил Андрей. – Тебя я врагом не считаю. Кстати, можешь меня по имени-отчеству не называть.
– А как же мне вас называть?
– Просто по имени. Я, вообще-то, дядя твой двоюродный.
– А Люба говорила, что вы ее дядя, – удивился он.
– Ее – по материнской линии. – Андрей улыбнулся. – Не удивляйся, здесь все и всем родня.
– И я тоже родня? – как-то настороженно спросил Антон.
– Кому?
– Ну… Любе, например.
– Любе? – Андрей на мгновение задумался. – А знаешь, Любе-то и нет! Ну точно. Она Фамицкая-Ангелова, к Кондратьевым отношения не имеет. А ты Кондратьев, к Ангеловым не имеешь отношения. А почему это тебя заинтересовало?
– Просто так, – отстраненным тоном ответил он. И тут же спросил: – Дядя Андрей, я слышал, в архиве есть какие-то чертежи по источнику. Старинные.
– Есть, – кивнул Андрей.
– Могу я их посмотреть? Мы там работы начинаем, хотелось бы предварительно разобраться.
– Обстоятельный ты, – улыбнулся Андрей. – С ними никто еще не разбирался, в том числе и я.
– Почему?
– Я в инженерных делах плохо понимаю, – пожал плечами он. – А санаторские службы интереса не проявляли. Источник в порядке, ну и ладно.
Он взял в одной из уже собранных коробок папку – на нее была наклеена фотография хрустального яйца – и, протягивая ее Антону, сказал:
– Чертежи в самом деле старинные, профессора Ангелова. Собственно, он этот источник сто лет назад и оборудовал. А хрустальное яйцо – это ключ от него. То есть когда-то было ключом, сейчас, конечно, все уже более современно устроено. Возьми чертежи с собой, разбирайся.
Больничное оборудование осталось только в одной палате главного корпуса. Она была крайняя по коридору, маленькая, и про нее просто забыли в общем разоре. В ней и лежал теперь Петр Кондратьев. Глаза у него были закрыты, но он не спал – невозможно было назвать сном кружение, происходившее у него в голове от температуры и ноющей раны.
Жена, ухаживавшая за ним, вышла на полчаса поесть и вот-вот должна была вернуться.
Петр не знал, хочет ли видеть ее. Нет, никаких претензий у него не было к Вале – она его любила, родила ему сына, не слишком пилила и была понятлива во всем, что составляло его жизнь.
Что прежде составляло его жизнь. После выстрела – неожиданного, дурацкого – что-то переменилось в нем. Петр сам не понимал этой перемены, и уж точно не могла бы ее понять Валя, даже если бы он нашел слова для того, чтобы описать, что с ним происходит.
Но и слов он никаких не находил в температурном тумане.
Дверь открылась – Валентина вернулась, наверное.
– Здравствуй, Петя, – услышал он.
