– В чем же легенда? – пожал плечами Антон. – Наверное, за семьдесят лет многое пропало.
– Легенда в том, что Ангел обязательно вернется в Ангелово, – объяснила она.
– Когда?
– Что-то такое должно здесь произойти… – Люба наморщила лоб, вспоминая. – Дядя Андрей мне рассказывал. – Она улыбнулась своей чудесной улыбкой. – Но я забыла.
Антон улыбнулся тоже. Они вообще все время то улыбались, то становились серьезными и то смотрели друг другу в глаза, то отводили взгляды.
– Забыла – ну и ладно! – сказал он.
– Пойдем? – предложила Люба.
Хоть Петр и сказал супруге, что ему пора в Москву, но еще на полчаса задержался в усадьбе. Он зашел в хозблок, чтобы дать кое-какие указания прорабу Лютикову. Важные указания.
– Короче, Василий Иваныч, – сказал он, – вопрос надо решить незамедлительно. Дворец нам без надобности, а вот дом хороший моя супруга на старости лет заслужила. Намыкалась по военным городкам.
– Дом незамедлительно не построишь, – заметил прораб.
– А кто сказал строить? – Петр ткнул пальцем в план усадьбы, развернутый на столе. – Флигель жилой, отдельно стоящий. Просторный, комнат много. Отремонтируешь его первым – вот нам и дом.
– Но ведь во флигеле живут.
– Я в курсе, – кивнул Петр. – Только к моему семейству эти жильцы никакого отношения не имеют.
– Там же Вера Андреевна с Семеном Борисовичем! Всю жизнь!
Петр удивился, что Лютиков так взволнован, но особенного дела до чувств прораба ему все же не было.
– Голос повышать не надо, – поморщился он. – Я на улицу никого не выбрасываю. Квартиру для них в Москве приобрету. Не в центре, конечно, но в Бирюлеве однушку – ладно, двушку! – без проблем. Антон где?
– У Валентины Сергеевны, наверное, – растерянно произнес Лютиков.
– Ему про эти дела говорить не надо, – распорядился Кондратьев-старший. – Узнает, когда флигель освободим.
Когда подошли к особняку, который много лет был центральным корпусом санатория, а теперь быть им перестал, Антон предложил:
– Зайдем к нам? Поужинаем.
Он видел, что Люба колеблется. И видел, что ей не хочется расставаться с ним… Он не столько видел это, сколько просто знал, потому что и сам чувствовал то же самое.
– Спасибо за приглашение, – наконец кивнула она.
Они вошли в бывший директорский кабинет как раз в ту минуту, когда Валентина расставляла на столе тарелки.
– Мама, познакомься, это Люба, – сказал Антон. – А это моя мама Валентина Сергеевна. Мы голодные, – тут же заявил он.
– Садитесь, садитесь! – придав своему лицу приветливое выражение, захлопотала Валентина.
Она поставила на стол еще одну тарелку и отошла к плите, украдкой приглядываясь к этой Любе.
– Ой, как пахнет! – воскликнула та, когда Валентина принесла глубокую сковороду; в ней она приготовила жаркое, чтобы не распаковывать всю посуду во временном пристанище.
– Когда в ГДР служили, я у немцев все рецепты переняла, – сказала Валентина.
– Мама даже огурцы по немецкому рецепту солит, – заметил Антон.
– Разве немцы солят огурцы? – удивилась Люба.
– Еще как, – подтвердила Валентина. – Солят в банках, а вкус будто из бочки.
– А я готовить совсем не умею, – улыбнулась Люба.
– Да… – Валентина тоже натужно улыбнулась на эти ее слова и напомнила: – Кушайте, кушайте!
Антон стал накладывать жаркое на Любину тарелку, но она остановила его:
– Ой, это много!
– Да ты же сама говорила, что пообедать сегодня не успела. Люба певица, – объяснил он матери. – Целыми днями к конкурсу готовится.
– Конкурс – это да… – поджала губы Валентина. – Важно, конечно.
Впрочем, ни сын, ни эта его Люба ее поджатых губ не заметили. И уж тем более не услышали, как она пробормотала себе под нос:
– Конкурс у нее… Нет, сынок, нам такая без надобности.
Василий быстро шел через парк к директорскому флигелю. Обойдя его, он остановился у бокового входа, помедлил, потом постучался. Дверь открылась, и он сказал:
– Здравствуй, Оля.
Он не ожидал, что она его узнает. Но она вглядывалась в него лишь мгновение, а потом ахнула:
– Вася! Заходи скорее.
– Что с ногой, Оля? – спросил он, заметив, что она опирается на палку, потому что нога у нее в лангетке.
– Так. Пинок судьбы, – ответила она. – Расскажи, как ты, Вася.
Пока шли в комнату, он смотрел на Олю не отрываясь. Она совсем не изменилась. Или это он не изменился?
– Да я обыкновенно, – ответил он. – Инженерно-строительный закончил. Работаю по специальности.
– В Москве?
– Да. Но сейчас – здесь. Я тебя видел в парке.
– А как же я тебя не заметила? – удивилась она. И тут же спросила: – А почему о моей жизни не расспрашиваешь?
– Я все твои фильмы видел, Оля, – улыбнулся он. – И интервью.
– Да?
Она смутилась. Это было удивительно: прежде она не могла смутиться от его слов, вообще, от его существования на белом свете.
– Семен Борисович дома? – спросил Василий.
– Спит уже, – ответила она. – И тетя Вера тоже. Слабые они стали.
– Оля, я должен с тобой посоветоваться, – глядя в ее зеленые, как в юности, глаза, произнес он. – Мне сегодня Кондратьев сообщил…
Антон и Люба шли от особняка к директорскому флигелю так долго, что за это время можно было, наверное, до станции дойти. Только почти у самого флигеля Антон заметил, что Любе зябко, и надел на нее свою куртку.
– Прямо как в старом кино, – насмешливо произнесла она. – Весна на какой-то там улице.
Ее насмешка слегка уязвила его.
– Ничего смешного, – пожал плечами он.
Люба расстроилась так искренне, что Антон тут же пожалел о своем недовольном тоне.
– Извини, – сказала она. – Бабушка меня всегда ругает за то, что я говорю не подумав.
– А мне нравится, что ты так говоришь, – улыбнулся он. – Что сразу скажешь или сделаешь, то и правда.
– Но у тебя ведь не так.
– Думаешь? – Он опустил руку в карман куртки, надетой на нее, и, достав оттуда что-то, попросил: – Дай руку.
– Зачем? – удивилась она. – Ну, на.
Рука у нее была такая же красивая, как и лицо, и волосы – как вся она. Антон надел на ее тонкий палец кованое серебряное кольцо.
– Ой! Что это? – воскликнула Люба.
– Кондратьевское. Фамильное, – объяснил он. – Его мой прадед сделал. Или даже прапрадед, я забыл. Оно у нас дома всегда было.
