– Какая моль водяная?
Вот же острый язычок у девки!
И сразу он вспомнил этот язычок по-настоящему – все его заманчивые движения, – и почувствовал, как его окатывает жаркой волной.
– А Наташка твоя кто? – хмыкнула Лушка. – Моль водяная и есть. От скуки сдохнешь. Да неужто ты с ней спишь? Ни в жизнь не поверю!
– Сплю, не сплю – не об том речь, – поморщился Степан. – Сын у нас.
Он быстро поцеловал Лушку и, с трудом оторвавшись от нее, вышел из избы.
– Сын… Подумаешь! – сердито выкрикнула она, когда стихли его шаги. – Да я захочу, сразу двойню рожу! Посмотрим, чья тогда возьмет.
– Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковав нашу границу во многих местах и подвергнув бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие.
Голос Молотова звучал из открытого окна директорского кабинета, там был включен на полную громкость радиоприемник. Надя, вожатый Максим Матвеев, пионеры, сотрудники музея – растерянные, потрясенные – слушали молча.
– Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду, – слушал в своей мастерской на Якиманке Павел Кондратьев.
Он обвел взглядом мастерскую – начатое чеканное панно, медную фигурку танцовщицы, золотистую композицию с цветами и травами, – в тоске обхватил руками голову и замер.
– Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда, – неслось из репродуктора на площади деревни Ангелово.
Наталья с ужасом прижимала к себе нахмуренного сына Петьку и искала глазами мужа, да разве найдешь его…
– Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наша доблестная армия и флот и смелые соколы советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар по врагу. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!
Голос в радиоприемнике умолк. Вера с грохотом задвинула ящик своего стола, в который, когда началось это обращение к гражданам и гражданкам, как раз убирала папку с документами.
– Вера! Ты слышала?!
Ужас плескался в глазах вбежавшей в директорский кабинет Нади.
– Слышала… – процедила Вера. – Соколы!.. Господи, какая глупость!
– Почему глупость? – растерянно спросила Надя.
– Потому что Киев бомбят! Ты не слышала, что ли?
– Но их же прогонят! – воскликнула Надя. – Их скоро прогонят от нашей границы!
– А ты знаешь, где Киев? – Вера наконец не выдержала, сорвалась на крик. – При чем здесь граница?! Это война. Настоящая война.
– Фашистов разобьют. Я уверена, – твердо сказала Надя.
– Вопрос – когда? – сердито бросила Вера. – И какой ценой.
– Ой, Степушка, соколик мой! На кого ж ты нас покидаешь?!
– Чего воешь, как по покойнику? – Авдотья взяла невестку за плечо сухой скрюченной рукою и с неожиданной силой оттащила ее от Степана. – Да отойди ты! Дай сына обнять.
– Гляди там, Степа, – сказала она, трижды его целуя. – На тебя у нас вся надёжа. Вертайся живой-здоровый.
– Ладно, мать, – улыбнулся Степан. – Раз надежа – постараюсь.
Лушка смотрела на него не отрываясь, но подойти не решалась – стояла за углом сельмага, рядом с которым вся деревня провожала мужиков и парней на фронт.
– В две шеренги становись! – крикнул командир. – А ну прекратили выть! – заорал он на баб. И повторил новобранцам: – Становись!
Петька, все время проводов сдерживавший слезы, не выдержал наконец и с плачем побежал за строем, закричал:
– Батя!
Степан на ходу взял его на руки, не почувствовав тяжести одиннадцатилетнего своего сына.
– Ну, гляди тут. – Ему было неловко от того, что не умеет выразить, что чувствует сейчас. – Мамке помогай. Бывай, сынок.
Лушка догнала новобранцев на Оборотневой пустоши, у баньки.
– Степа! Степа! – закричала она.
Степан обернулся, рванулся к ней.
– Куда? – рявкнул было командир. Но, окинув Лушку взглядом и вспомнив, наверное, семейные проводы в деревне, разрешил: – Ладно, простись. Красивая…
Степан обнял Лушку так, что слезы брызнули у нее из глаз. Да нет, не от силы его объятия они брызнули…
– Степа! Не ходи! – захлебываясь слезами и поцелуями, горячо прошептала она.
– Ну что ты?
Оторвавшись от Лушкиных губ, Степан взглянул ей в глаза и понял, что бойкая его любовь не только страдает, но и страшно сердита.
– Пускай сами воюют! – заявила она. – Не ходи!
– Глупенькая. – Он пригладил ее растрепавшиеся волосы. – А кто ж пойдет?
– Кто хочет!
– Да кто ж воевать хочет? – улыбнулся он. – Не плачь.
– Как не плакать? – всхлипнула она. – Люблю я тебя.
Степан что-то достал из кармана пиджака, протянул Лушке. На его раскрытой ладони лежало то самое кольцо, которое когда-то отдал ему отец, назвав фамильным кондратьевским перстнем.
– Ой! Это что? – удивилась та.
– Тебе. – Степан надел кольцо ей на палец. – Обручальное. Вернусь – всё решу, Луша.
Он поцеловал ее быстро и крепко, оттолкнул и бегом догнал строй. Лушка долго смотрела ему вслед – туда, где три дня назад померещился ей неведомо откуда взявшийся то ли военный, то ли волк, – а потом без памяти упала в траву.
Глава 3
Во дворе Главнауки горел костер. Запах дыма смешивался с острым запахом октябрьских листьев. Женщины выносили из здания папки с документами и швыряли их в огонь. То же самое происходило по всему городу – вся Москва в панике жгла документы, ожидая, что немцы войдут в город в любую минуту.
У кабинета Хопёра собралась такая толпа, что войти к начальнику не представлялось возможным. Кому угодно не представлялось, только не Вере – не обращая внимания на возмущенные крики, она пробилась к двери и, вырываясь из цепких рук, уворачиваясь от тумаков, прорвалась в кабинет.
Хопёр был одет в военную форму, но при его животике, вечно потной лысине и испуганном взгляде выглядел в ней самым пародийным образом.
– Что у тебя? – не здороваясь, сказал он. – Три минуты.
Зазвонил телефон у него на столе. Он снял трубку и тут же положил обратно на рычаг.
– Военный режим? – усмехнулась Вера.
