«Ты вот спрашиваешь, что делал я за границей? Что я там видел и чему удивился? – передает слова Есенина Всеволод Рождественский
[275] в своей повести “Сергей Есенин”. – Ничего я там не видел, кроме кабаков да улиц. Суета была такая, что сейчас и вспомнить трудно, что к чему. Я уже под конец и людей перестал запоминать. Вижу – улыбается рожа, а кто он такой, что ему от меня надо, так и не понимаю. Ну и пил, конечно. А пил я потому, что тоска загрызла. И, понимаешь, началось это с первых же дней. Жил я сперва в Берлине, и очень мне там скучно было…».
Деньги с гастролей, те, что не идут на Есенина, Айседора отсылает в Москву на содержание своей школы, но переводы теряются. Она договаривается о первых гастролях для русских детей, но Советское правительство их не выпускает. Все понимают: пока школа находится в России, Дункан словно на длинном поводке. Подобное обстоятельство злит и раздражает привыкшую к свободе Айседору. Она честно делает свое дело. Дети готовы к первым гастролям, организаторская часть на высоте, но тем не менее. Если так пойдет и дальше, ей останется одно – бежать из этой страны, забрав с собой хотя бы Сергея и Ирму.
В Париже Сергея Александровича ждет переводчик – писатель и поэт Франс Элленс
[276]. Оформлять все необходимые для поездки документы пришлось в Бельгии. Неожиданно кредиторы накладывают арест на парижский банковский счет Айседоры, одновременно с тем Есенину отказывают во французской визе, так как Франция не признает такой страны как СССР, гражданином которой является Сергей Александрович.
Не желая после истории с детьми просить помощи у советского правительства, Дункан продала кое-что из своего личного гардероба, и проблемы решились сами собой. Есенин тут же получил визу, и они продолжили путешествие. В результате 27 июля Есенин и Дункан оказались в Париже.
Там они устроились в особняке Айседоры на Рю де ла Помп и иногда переезжали в отель «Крийон», где, по свидетельству Франса Элленса, «супружеская чета спасалась от сложностей домашнего быта».
Работа над переводами началась сразу же, во всяком случае, Франс Элленс требовал ежедневного многочасового общения. Нередко на этих встречах присутствовала его супруга Мария Марковна Милославская, обожавшая поэзию Есенина и теперь переводившая для мужа есенинские тексты на французский.
Получившаяся в результате книжка «Исповедь хулигана» планировалась к выходу в русском издательстве «Вольница» города Парижа. Разумеется, на деньги Дункан.
Из Франции путь супругов лежал в Венецию, потом снова в Париж, где их уже ждет тираж книги «Исповедь хулигана».
Выход сборника Есенин отпраздновал в своем стиле, учинив скандал в «Комеди Франсез», явившись на спектакль пьяным и объявив на весь зал: «Если это – французский национальный театр, а эта женщина (Сесиль Сорель
[277]) – величайшая французская актриса, то принесите мне выпить!».
Очень скоро у молодоженов возникнут новые проблемы с документами и визами в США, и поможет им осуществить задуманное путешествие не кто-нибудь, а оскорбленная Есениным Сесиль Сорель, которая подымет давнишние связи и поможет получить консульские визы.
27 сентября Айседора и Сергей взошли-таки на борт парохода «Париж» и прибыли в Нью-Йорк 1 октября. Но едва пароход причалил, поднявшиеся на борт пограничники запретили опасной парочке из богом проклятой совдепии сойти на берег. Инцидент разрешился после того, как Есенин и Дункан пообещали «не делать никому зла» и «не принимать участия ни в каких политических делах», после чего получили личное разрешение президента У. Гардинга
[278] ступить на американскую землю. От них отстали, но впечатление уже было безнадежно испорчено.
Сходя с корабля, Есенин приметил статую свободы и, сочувственно кивнув ей, произнес: «Бедная старая девушка! Ты поставлена здесь ради курьеза!», после чего демонстративно поклонился статуе. Их усадили на катер и, доставив на берег, определили на жительство в гостиницу «Уолдорф Астория».
Как обычно, Дункан давала ряд спектаклей в «Карнеги-холл», билеты в который стоили недешево, и в свободное от работы в театре время показывала безденежные спектакли в очередном убогом клубе без грим-уборной с крошечной сценой. Тем не менее, здесь танцовщицу по-настоящему ценили, устраивая долгие овации и прося повторить тот или иной танец на бис.
«А потом перебрались мы с Айседорой в Нью-Йорк, – делится впечатлениями от недавнего путешествия сам Сергей Александрович, – Америки я так и не успел увидеть. Остановились в отеле. Выхожу на улицу. Темно, тесно, неба почти не видать. Народ спешит куда-то, и никому до тебя дела нет – даже обидно. Я дальше соседнего угла и не ходил. Думаю – заблудишься тут к дьяволу, и кто тебя потом найдет?»
[279]
Именно с Америкой Есенин связывал планы издания своих книг на английском, но усилия затрачивались, деньги таяли, а долгожданного сборника не было. Это особенно печалило еще и потому, что славу Есенина затмевала собой его знаменитая супруга. «Большинство американцев, если они и узнали из газет о приезде русского поэта, думали о нем лишь как о муже их соотечественницы. А сколько тягостного и даже оскорбительного было для Есенина в его тщетных попытках добиться издания его стихов на английском языке, в провале надежд на то, что наконец-то он предстанет перед американцами человеком творческим, а не просто молодым спутником Айседоры Дункан, неизвестно на что расходующим свои дни»
[280].
И здесь мне хотелось бы снова процитировать фрагмент из книги Всеволода Рождественского «Сергей Есенин», то место, где Всеволод Александрович передает слова самого Есенина: «Один раз вижу – на углу газетчик, и на каждой газете моя физиономия. У меня даже сердце екнуло. Вот это слава! Через океан дошло.
Купил я у него добрый десяток газет, мчусь домой, соображаю – надо тому, другому послать. И прошу кого-то перевести подпись под портретом. Мне и переводят:
“Сергей Есенин, русский мужик, муж знаменитой, несравненной, очаровательной танцовщицы Айседоры Дункан, бессмертный талант которой…” и т. д. и т. д.
Злость меня такая взяла, что я эту газету на мелкие клочки изодрал и долго потом успокоиться не мог. Вот тебе и слава! В тот вечер спустился я в ресторан и крепко, помнится, запил. Пью и плачу. Очень уж мне назад, домой, хочется».
