Да, это была потрясающая ночь. Наверное, это лучший секс в моей жизни. До сих пор – лучший. Теперь мне стало ясно, почему за нее так держались мужики и почему она вертела ими так, как хотела.
Всеми, кроме меня.
Когда Варя уснула, влажная от пота и любовных соков, я осторожно взялся за ее голову руками и сделал то, что должен был сделать. А потом уснул, опустошенный и морально, и физически.
Боевой режим отнимает силы не меньше, чем ночь хорошего секса. И если ты десять раз за ночь с помощью безумной «суккубы» поднялся на вершину наслаждения, а перед этим перебил десяток человек, войдя в боевой режим, то уж точно энергии останется лишь для того, чтобы покрепче прижать к себе маленькую сладкую интриганку, за секс с которой мужчины готовы душу продать Сатане и всем его рогатым приспешникам сразу.
Я ушел утром, совсем рано. Варя еще спала – я погрузил ее в глубокий сон, внушив, чтобы она проспала до двенадцати дня. Улицы просыпающегося города были хрустяще-морозны, и от слякоти, которой он встретил меня вчера, не осталось и следа. Снежок, который деловито сгребали дворники, был девственно бел и чист, если в таком огромном, суетном городе вообще есть что-нибудь белое и чистое. Средоточие людских страстей, пороков и желаний, мегаполис дышал, как спящий, но уже просыпающийся зверь, и следил за мной полуслепыми, загорающимися огнями окнами домов.
Мне нечего было тут делать. Я сделал все, что мог. «И пусть другой сделает лучше меня».
Такси с зеленым огоньком домчало меня до вокзала по пустым, продуваемым ледяным морским ветром улицам, и скоро я уже стоял в очереди у кассы, вдыхая запах туалета, мокрых опилок, сгребаемых уборщицей, и растворимого кофе – все в равных пропорциях составляло тот неповторимый запах вокзала, с которого все начинается и где все заканчивается – как и в это декабрьское утро.
Билет в мягкий вагон взять легче, чем в любой другой – дорого, советский гражданин не ездит в мягких вагонах! А потому через два часа я уже лежал на полке, накрытый теплым одеялом, и сладко дремал. В купе я был один. Я выкупил его целиком, и как только вошел, заперся и плюхнулся на полку, чтобы наконец-то как следует отдохнуть. Обдумать все успею потом. Времени мне еще хватит.
* * *
Родной, до боли знакомый город завалило снегом. Настоящая зимняя погода. Новогодняя погода.
Все мы любим новогодние праздники, и, кстати сказать, до сих пор не понимаю – почему? Ну, почему мы считаем, что с нового года все изменится, станет лучше? Что все наши беды и тревоги останутся в старом году?
Увы, эти самые беды могут нагнать нас и через много, очень много лет. И то, что год поменял свои цифры – совсем ничего не значит. Вообще – ничего.
Белокопытов стоял на улице, возле ворот, когда я подъехал. Он чистил снег огромной снеговой лопатой, и когда такси затормозило напротив, выпрямился и долго пристально смотрел, как я выбираюсь из машины с этим дурацким старым портфелем в руках. Когда я подошел, он кивнул, не сказав ни слова, и пошел вперед, сделав мне приглашающий жест. А через пять минут мы уже сидели на кухне, друг напротив друга, и молчали. Я смотрел в столешницу, он на меня, и я чувствовал, как его взгляд буравит во мне артезианскую скважину.
– Я с ней переспал, – бесстрастно сознался я, и Белокопытов молча пожал плечами, будто для него это не было никакой новостью. И тогда я, помолчав, продолжил:
– Вы же все знали. Ведь знали же, да? И потому послали меня! И сколько раз она так делала? Три раза? Пять?
– Восемь, – мрачно кивнул Белокопытов. – С этим разом – девять.
– И вы мне ничего не сказали! Вы меня обманули! – Ярость была холодной, кипучей, как кипуч бывает сжиженный азот. Я бы сейчас мог заморозить воду, таким ледяным был мой голос.
– А если бы я сказал правду, тебе было бы легче? – Белокопытов сейчас больше походил на свой возраст. На все сотни прожитых лет. Не старый, нет. Древний. Как пирамиды. С обвалившейся облицовкой, крепкие, но такие невообразимо древние, что и представить себе невозможно. Бегут недели, годы, века… а они все стоят, стоят, стоят… и смотрят – на людей-муравьев, на мир, погрязший в страстях и войнах. И не будет людей, а они все так же будут торчать как памятники человеческой глупости и неумению видеть главное…
– Наверное, легче. По крайней мере, я бы мог вам доверять. Сейчас.
Мы помолчали, потом я запустил руку в портфель, вынул две тысячи долларов, положил их на стол:
– Ваши деньги. Не понадобились.
– Что ты с ней сделал? – тускло спросил Белокопытов, сцепив пальцы в замок и разглядывая их, будто ничего интереснее в жизни не видел.
– То, что вы и думали. То, что хотели. Ведь для того меня послали?
– Надеюсь, ты не активировал ее?
– А почему нет? – усмехнулся я и спокойно встретил яростный взгляд Белокопытова. – Нет, не волнуйтесь. Все как прежде. Только… я немного подрезал ей крылышки.
– Я не мог, Толя! Я НЕ МОГ! – Белокопытов едва не зарычал, и я равнодушно кивнул головой:
– Потому использовали меня – втемную. Вы вообще все это время, что я был с вами, использовали меня втемную. И с Сергеем – тоже. Это же вы превратили банальную схватку представителей двух школ в смертельный поединок, подогрели азарт противника. И вы уже тогда планировали использовать меня против Вари. Она вас достала, она стала слишком самостоятельной, опасной, вытягивала с вас деньги, но вы не могли ей отказать.
– Она так похожа на свою мать! – В голосе Белокопытова послышалась такая смертельная тоска, что я едва не вздрогнул. – Как я могу ей в чем-то отказать?! Ну как?! Толя, сынок, разве ты меня не понимаешь?! Ты же любишь маму, подумай – что бы ты мог сделать для нее?! Вернее, что бы ты НЕ смог сделать для нее?! Ну – что?!
– Все, – бесстрастно подтвердил я. – Я бы мог сделать для нее все на свете. НО ЭТО НЕ ДАВАЛО ВАМ ПРАВА МНЕ ВРАТЬ! Как вы посмели мне соврать?! Вы, мой наставник?! Которому я верил?! Вы послали меня, не предупредив! Не поставив в известность! В пустоту! Фактически на смерть! Как вы могли?! И не зовите меня сынком – вы мне не отец! Вообще – никто! Я думал, что нашел нового Петровича, наставника… отца! А вы просто старый интриган, который использует людей ради своих целей! Вы – Тварь! И я вам больше не верю!
Белокопытов сидел молча. Я тоже замолчал. О чем нам теперь говорить? Все сказано. Работа закончена. Стена готова.
Кто построил эту кирпичную стену толщиной в метр? Я? Разве – я?
Встал, защелкнул портфель, пошел к двери. Обул свои «старческие» ботинки, натянул вязаную шапку (мороз градусов пятнадцать, не меньше!) и вышел из дома. В голове пусто, в душе… а что в душе? Да ничего. Будто я сдал какой-то экзамен. Мне теперь легко, и я стал немножко умнее. По крайней мере, так говорит пятерка в моей зачетке. Пятерка ли? Может – единица?
До дому недалеко, так что я в охотку пробежался пешком. Снег визжал под ногами, а там, где прохожие накатали полоски-катки из темного, отражающего голубое небо льда, разбегался, катился, как будто мне было не семнадцать, почти восемнадцать, а всего семь лет. Встречные девушки невольно улыбались, когда я подмигивал им, хихикали, ускоряя шаг, а потом смотрели мне вслед, явно сожалея, что не могут вместе со мной прокатиться по ледяным дорожкам.
