– Твоя задача – добраться до охраняемого объекта, нанести ему удар. Кулаком, чем угодно. Главное – коснуться меня. Да, это я буду выступать охраняемым объектом.
– А может – я? – внезапно предложила Варя. – Пусть меня коснется! А то шарахается твой Толя как от прокаженной. Твоя работа, да, пап? Что ты ему про меня наговорил?
– Он должен как следует врезать объекту, – холодно пояснил старик. – Ты хочешь, чтобы он свернул твой красивый носик? А ведь свернет, если я прикажу! Свернешь, Толя?
– Сверну, – буркнул я, отводя взгляд от ложбинки на груди девушки. Похоже, что она вообще не носит под платьем лифчик! И это меня занимало больше всего. Сейчас – больше всего.
– Ну вот! Нет уж, пусть твой носик остается на месте. Кстати, а что у тебя с Вадимом? Вы же вроде как собирались подавать заявление? И что?
– Пап, зачем об этом сейчас?! – Варя встала, шумно бухнула тарелки в мойку, всей своей спиной выражая неудовольствие. – Расстались мы с Вадимом! Он тупой осел! Представляешь, он не знает, что такое «талант»! Считает, что это умение печь блинчики! И, кстати, – ничего, кроме блинчиков, ему не надо! Ну… почти ничего… (она чуть раскраснелась, видимо потому, что в комнате стало жарко). Я должна стоять у плиты, печь блинчики, нянчить детей в промежутках между кормлением и ублажением мужа и… больше ничего! Обо мне вообще речь не идет. Будто я рабыня какая-то! А я вообще-то художница, и хорошая художница, ты сам говорил! И должна все бросить ради него?! Это как?!
– А разве это – не предназначение женщины? Разве семья – муж, дети, хозяйство – это не то, о чем мечтает женщина? – прищурился Белокопытов. – А давай спросим у нашего новичка. Как ты считаешь, в чем предназначение женщины? И что важнее – карьера или семья?
– Семья, конечно! – не думая, буркнул я. – На кой черт женщине карьера? Чтобы как моя мать на старости лет остаться без мужа, без семьи?
– А ты знаешь, что такое талант? – Варя уничижительно посмотрела на меня, потом на улыбающегося отца, отвернулась.
– Талант – мера веса, денежная единица, ну и способность к чему-нибудь. Мне уточнить вес таланта? Он колебался от двадцати шести килограммов до пятидесяти трех. Сказать, сколько серебряных драхм составляли талант? Что можно было на него купить?
– Толя вообще-то экстерном окончил школу и уже поступил в университет. И скорее всего – тоже окончит его экстерном. Вундеркинд, понимаешь ли! Гений. А не напомнишь, с какого раза ты поступила в художественное училище?
Варя бросила скомканное полотенце для рук и строевым шагом вышла из комнаты. Стало тихо.
– Своенравная девчонка, – задумчиво сказал Белокопытов и тут же, не меняя тона, приказал: – Перемоешь посуду. Потом приходи в зал. Через час придут клиенты – постарайся, чтобы они тебя не сильно помяли, хорошо? Ребята крепкие… не расслабляйся.
* * *
«Крепкие ребята» оказались угрюмыми, здоровенными мужиками около тридцати лет или поболе того, вроде тех, что везли меня на бои без правил. Бывшие борцы, это точно. Могучие, широкоплечие, налитые дурной, мясной силой. Как они попали к Белокопытову, какими судьбами – совершенно непонятно. Как я, по блату?
Я подметал зал – истово, аккуратно, прислушиваясь к словам тренера и к тому, что отвечали ученики. А суть, как я сумел расслышать, в том, что оба типуса считали, будто познали все и вся, и им теперь совершенно достаточно обучения у хозяина зала. Одно не понял – зачем ему-то доказывать, что они не готовы? Если только потому, что хотелось получить с них бабла?
Мне кажется – так оно и есть. Белокопытов старикан еще тот, хитрый, как черт. Это было видно с первого раза. Но вот что мне не было ясно – а если он докажет, что парни не готовы, хотя и проучились у него полгода – не потребуют ли назад деньги, которые уже отдали за обучение? «Плохо учил! Верни-ка!»
– Хорошо. Я выдам вам рекомендательные письма с моей подписью, если… если вы сможете защитить меня, например… вот от этого подметальщика! – Белокопытов указал на меня, сметающего в совок пыль, налетевшую с улицы. – Ему семнадцать лет, крепкий парнишка – накачал мышцы на колке дров. Ты все сегодня переколол или еще остались, Толик?
Глаза Белокопытова смеялись, и он едва заметно мне подмигнул. Я понял и, сделав глупую рожу, недоуменно ответил:
– Петр Андреич… там до фига дров-то! Я чо, железный, штоль, все-то переколоть! Завтра еще поколю! Сами же сказали – подмести!
– Ты вот что, Толик… видишь этих дряхлых дядек? (Телохранители радостно загоготали.) Представь, что ты убийца и хочешь добраться до жертвы. Но ты должен пройти мимо этих вот старичков (го-го-го!). Они будут стараться тебя ударить, схватить, придушить, а ты им не должен поддаваться! Бей их что есть силы! Вали их! И дотронься до меня. А за это они тебе дадут по сто рублей. Дадите, злые дядьки?
– Го-го-го… дадим! Дадим! А если не дотронется – значит, вы нам рекомендательное письмо!
– Договорились, – довольно кивнул Белокопытов. – Только вот у Толика спросим, он-то согласен?
– Толик, не боись, сильно бить не будем! – ухмыльнулся один из парней, тот, что повыше, белозубый, симпатичный.
– Не боись! – подхватил второй, кряжистый, здоровый, как медведь.
Настоящие «кожаные затылки». Какими их принято представлять. Ума – самая малость, много мяса, много кости – особенно в черепе. Мозг найти трудно.
– А точно по сто рублей дадите? – опасливо осведомился я, входя в роль. Уж чего-чего, а роли я играть умел! Сейчас это была роль «Тупой подметальщик». – Тогда отдайте их Петру Андреичу! А то потом хрен с вас получишь! А можно я буду метлой их бить? Черенком?
– Го-го-го! – Мужчины захохотали и начали рыться в бумажниках. Каждый достал несколько купюр – по десять и двадцать пять рублей, торжественно подали тренеру:
– Видал? Вот!
– Петр Андреич, пересчитайте! А то еще врут небось! – сердито констатировал я, косясь на дверь из зала. Там стояла Варя, и она была сумрачно-спокойна. Меня почему-то это взволновало – что, Варя будет смотреть? Вот он и кураж! Мне сейчас нужен кураж! Я трудно завожусь – Петрович всегда мне это говорил. Но уж если заведусь…
– Вот и ладненько! Все в порядке, Толя! – Белокопытов был доволен и благостен, как подвыпивший слесарь дядя Вася в пасхальный день. Дядя Вася почему-то очень уважал мою маму и на Пасху всегда дарил ей маленький засохший кулич, который та упорно съедала, размачивая в чашке с чаем, говоря, что подаренное от чистого сердца нельзя выбрасывать в помойное ведро. Даже если этот кулич о дорогу не расшибешь. Тем более – кулич!
– Итак, я стою здесь, ребята преграждают дорогу, а ты, Толик, подбеги, коснись меня рукой. Ну – или ударь, если тебе так хочется! За все хорошее – врежь, от души! Итак, начали!
Я аккуратно поставил швабру к стене, отложил совок, ведро и медленно, неуклюже пошел к двум парням, стоявшим посреди зала.
Кем они меня видели, эти мордовороты? Молодым, сутулым, хромым парнишкой (я специально хромал, горбился и вообще перекашивался на одну сторону), который по уровню боевой подготовки находится между тараканом и осенней мухой-жигалкой? Может куснуть, да, но если не расслабляться – брызнет кишками, как поганая мушатина!
