— Да, конечно, — сказал Кирилл. — Старец не любит закрывать возможности. Он с удовольствием использует этих идиотов, если у них что–то получится. И бросит, если не получится. Объявить о себе Империи — это необратимый шаг, а мы необратимые шаги не любим… Мне вот интересно, что там офицеры–мятежники думают. Их же используют, как пешки. Аммону хорошо, он теперь сатрап Нового Алжира…
— Экзарх, — поправила Елена.
— Сатрап, — упрямо повторил Кирилл. — Ты как думаешь, император может его утвердить?
— Да, — сказала Елена. — Может быть все, и не обязательно разумное… Наверное, на месте Велизария я бы так и сделала. Если бы знала весь расклад…
— Или если бы не знала, — добавил Кирилл.
Она невесело улыбнулась.
— Да… Ураниты — это большое неизвестное. Твой дед… Ну, ты сам знаешь, да? Он действительно не совсем человек, раз взялся играть с такой силой. Я уже и не понимаю, кто кого использует — он их или они его…
— Только мятежников используют все, — сказал Кирилл.
Елена нежно погладила его по плечу.
Кирилл коснулся ее щекой. Слов было не надо.
«Нам бы жить, нам бы жить, нам бы жить. А мы плывем по небу…»
Прочитав сообщение о падении Береники, Михаил Докиан не стал вызывать адъютанта. Он сразу понял, что надо сделать, и сразу решил, что сделает это сам.
Он прислушался к своим чувствам. Боль, но слабая. И детское разочарование. И — неожиданно — сладкое щемление, как бывает, когда вспомнишь о чем–то давнем и дорогом.
Всего несколько часов назад у него была в руках победа.
В каком–то смысле она есть и сейчас. В воображаемом мире. В зазеркалье…
Он всегда был игроком. Знакомых часто удивляло, что он больше всего любит играть в кости — не в шахматы, не в бридж, а в кости. Они не знали, как многообразен мир костей, сколько разных комбинаций в нем возможно. Когда Докиан преподавал в Академии, он всерьез хотел устроить там спецкурс по играм в кости; ему не позволили.
Странно, но большинство взрослых людей не отдает себе отчет в том, насколько наша жизнь случайна. Именно кости — ее самая точная модель…
Он вдруг понял, что наслаждается грустью. Какой красивый был замысел. Сколько он потребовал сил. Как прекрасно все могло сложиться.
Уже ведь почти. Группа флотов Ангела уже висит в системе Токугавы. Готовит высадку.
Все бы у нас получилось, если бы война была обычная. А не гражданская.
Хотя ясно было, что гражданская война — неизбежна. Но одно дело — неизбежность в принципе, и совсем другое — конкретные сроки. Если б сейчас не полыхнуло, у нас бы… черт возьми, у нас действительно был бы шанс закончить войну с Гондваной и перейти к внутренним проблемам, уже имея руки свободными.
Однако — полыхнуло.
И теперь роль Ангела совершенно меняется. В обычной войне он мог быть просто инструментом. Острым, но безопасным при умелом обращении. Но в войне гражданской такой человек, как он, способен быть только самостоятельным игроком. Просто по природе своей. А если еще подарить ему славу победителя — это будет монстр, которого не осилит никто. Вообще никто.
Нельзя выращивать такое чудовище. Даже ценой победы — нельзя.
Если бы вместо него был Андроник…
Докиан поморщился, как от боли. Все. Проехали.
Здесь нас, похоже, переиграли…
Осталось свести партию вничью.
Докиан повернулся к клавиатуре, быстро набрал приказ и нажал клавишу отправки.
— «…немедленно свернуть операцию против Токугавы и отвести все силы на Пандемос». И подпись…
— Он с ума сошел?! — воскликнул адмирал Музалон. — У нас же все получилось!
— Тиберий, что это? — Григорий Акрополит встал. Ему было страшно. И он был страшен.
Тиберий Ангел повернулся вместе с креслом. Совершенно спокойно.
— Это приказ. И мы его слышали.
— Ты… собираешься его выполнить? — Акрополит слепо шагнул вперед.
— Разве мы можем выбирать — выполнять или не выполнять приказы?
— Тиберий! — Акрополит уже кричал. — Мы выиграли войну! У Циннемана все готово! Мы можем сию минуту начать высадку! Это же не повторится никогда!
Ангел молча смотрел на него.
— Тиберий!.. Ну это же ошибка! Это же нельзя!.. Мы никогда себе этого не простим, — у Акрополита вдруг упал голос. — У нас сейчас в руках — верный выигрыш войны. Ты же это знаешь. Тиберий. Для тебя же это шанс всей жизни. Это мне все равно. Тебе — нет. Я не верю… не верю, что ты можешь развернуться. Сейчас. Это… невозможно… Тиберий…
Ангел все еще смотрел. Без выражения.
— Адмирал Акрополит, успокойтесь. Я не могу отказаться выполнять приказ. Но я считаю целесообразным запросить на эту тему мнение старших офицеров группы…
Акрополит, не в силах больше ничего вымолвить, кивнул.
— Только тех, кто прямо сейчас в пределах связи, — добавил Ангел. — Капитан Тагарис?
Командир линкора «Фессалия» Василий Тагарис поднял голову от своего пульта.
— Считаю прекращение наступления сейчас преступным, — сказал он ровно. — Я, капитан цур люфт Тагарис. Под запись. Достаточно?
— Вполне, — сказал Ангел. — Адмирал Музалон?
Командующий линкорами прошелся по центральному посту взад–вперед. Его бородка воинственно торчала.
— Я возражаю против приказа об отступлении… Решительно возражаю. Он ошибочен.
— Благодарю… Адмирал Стратиотик?
На экране осветилось лицо. Аккуратные седеющие усы, карие глаза — и внезапные морщины. За последние десять дней Константин Стратиотик заметно постарел.
— Считаю отступление немыслимым, — сказал он.
— Благодарю. Генерал Циннеман?
Зажегся еще один экран. Командующий наземным корпусом был в гневе. Его брови задрались так, что круглые очки казались лишней деталью.
— Я правильно услышал? Нам предлагают вернуться? Сейчас? Адмирал, мои люди находятся в полной готовности для высадки! Вы понимаете, что это значит? Адмирал! Вы же опытный штабист! Придумайте какой–нибудь ход! Дайте нам сделать необходимое! Адмирал, я ручаюсь за своих людей! Я дам сигнал, и через десять минут уже можно аппарели открывать!
Ангел молчал. Слушал.
На него не отрываясь смотрели пять пар глаз. Три живых и две с экранов.
Через несколько месяцев, когда многие и многие судьбы будут бесповоротно решены, Андрей Котов напишет в своем дневнике:
«…Нет, я не был на том совещании. Но так уж сложилось, что я смог потом поговорить с тремя из шести его участников. В том, что принято называть фактами, их ответы почти не разошлись. Но, по–моему, было что–то, чего так и не понял никто из них…
