Понимал ли он, что эту встречу мы отследим?
Наверняка да. За Мильтиадом смотрят так плотно — надо уж совсем не ловить мышей, чтобы это не заметить. Тем более, он и не скрывается.
Значит?..
Два варианта. Или он считает обстановку настолько взрывной, что скрытность уже не имеет значения — или… Или он не прочь взрыв вызвать. Спровоцировать. И тогда получается, что встреча — это сигнал нам.
Зачем?
Элементарно. Например, он хочет, чтобы мы повысили активность и тем самым засветили свою сеть.
А мы, вообще–то, именно это и собираемся в ответ сделать…
Вишневецкий поежился.
Рискованные игры. Для всех рискованные.
Но — раз уж ввязались, придется играть.
Он усмехнулся. Кажется, решение созрело.
Нас провоцируют — мы ответим. Только отредактируем ответ, как нам нравится.
Он снял трубку серого, внутреннего, телефона и набрал номер женщины по кличке Цапля, отвечавшей за агентурную работу в Корпусе кавалергардов.
— …Да. Меня интересуют твои люди в штабе Корпуса. Периферию опусти. Сколько их у тебя там?
— Четверо, — мелодичный голос Цапли был спокоен, словно говорил синтезатор. — Доминик, Сквайр, Рыболов и Штангель. Данные по ним нужны?
— В каких они званиях?
— Доминик — майор. Сквайр — штабс–капитан. Штангель — подполковник. Рыболов — штатский сотрудник, титулярный советник. Что–нибудь еще по ним?
— Кого из них тебе не жалко сжечь, в случае чего?
Цапля задумалась. Ненадолго.
— Доминика. Он сидит на достаточно заметной должности, но информации дает мало. Сквайра и Рыболова не отдам. Штангель — так на так, его ценность средняя. Но если тебе нужен факел, то лучше Доминика нет.
— Понятно, спасибо, — Вишневецкий чуть помолчал. Следовало подумать. Проверять работу Цапли — бесполезное занятие, она еще ни разу не ошибалась. Значит… — Алло, слушаешь меня? — он повысил голос.
— Так точно.
— Доминику прикажи перейти в «красный» режим. С почасовыми рапортами по нашей связи… ну, ты знаешь. Штангелю — пока в «желтый». Остальных не трогай. Принято?
— Принято, — отозвалась Цапля. — Скажи, все совсем плохо?
Вишневецкому показалось, что он ослышался.
— Ты о чем?
— О том же, о чем и ты, — ого, неужели голос Цапли дрогнул? — Мы рискованно играем. Все более рискованно. На грани. Мне кажется, или правда пути обратно уже нет?
Вишневецкий помолчал, держа телефонную трубку в руке. Надо было что–то ответить. Но он никак не ждал такого поворота разговора. Цапля?..
— Цапля? — он еще миг подумал и решил не церемониться. — Что ты вдруг? Ты не боишься со мной так говорить?
Из трубки донесся смешок. В меру металлический.
— Я знаю, кому и что я говорю. Мы с тобой знакомы четыре года. Ты знаешь, что я не стану хуже делать свою работу. Но ситуация меня тревожит. Я уже передала твои приказы, пока мы беседовали. — Она помолчала. — Но я хочу сказать, что уровень опасности тут примерно такой, как если поджигать тигру усы. Ты, правая рука Старца. Ты ко всему готов?
— Да, — сказал Вишневецкий. А что он еще мог сказать?..
— Верю, — сказала Цапля. — С твоего позволения, Сквайра и Рыболова я консервирую. Они пригодятся потом.
— Да, конечно, — сказал Вишневецкий. Он поискал слова. — Все будет хорошо. Старец знает, что делает.
— Не сомневаюсь, — сказала Цапля. Вишневецкий ждал продолжения, но услышал только гудки. Разъединила… Просто сказала все, что хотела, и положила трубку. Чудесные манеры.
Ну, теперь, по крайней мере, что–то ясно…
Он спохватился, что уже темно, и зажег в кабинете свет. Теперь можно было поднять штору, чтобы увидеть корабли, скользящие по заливу. Но он не стал подходить к окну.
— Боитесь звезд?
Вишневецкий резко обернулся. Что за черт, пора привыкнуть к манере этого существа входить бесшумно…
— Садитесь, пожалуйста, — он чуть не указал гостю на кресло.
Гость, впрочем, легко нашел это кресло сам. Уселся, отставил свою тросточку.
— Я рад вас узнать, — сообщил он. — Я почувствовал, что по радио мы толком не договоримся, и вот пришел. Сколько мы не встречались?
— Три месяца, — сказал Вишневецкий. Он уже взял себя в руки.
Гость покивал.
— Бурные три месяца, не так ли? Полные новостей…
Вишневецкий промолчал.
Гость тоже помолчал. Казалось, он прислушивается.
— Не надо так напрягаться, Филипп, — сказал он мягко. — У вас сейчас волнение, вызванное свежими делами… Поправьте, если я ошибаюсь: к вам не больше часа назад поступила какая–то новость, из–за которой пришлось принять небольшое, но необратимое решение. Да? А тут еще я… — Он беззубо улыбнулся.
— Не надо так, — сказал Вишневецкий, стараясь быть спокойным.
— Не надо так не надо, — согласился гость. — Филипп, вас не затруднит открыть окно? Хочу почувствовать звезды.
Вишневецкий молча встал, подошел к большому окну, поднял штору, отворил раму.
Далеко над морем гасли зеленые облака. Кто–то с набережной удил рыбу. В полумиле от берега шел грузовой барк — в его надстройках горел свет, фонарики качались на мачтах. И над всем, в темной вышине, загорались созвездия: Рог Амальтеи, Клинок Императора, Слизняк, Лот…
Гость уже стоял рядом с Вишневецким.
— Тиресий, — позвал Вишневецкий. — Вы ведь не просто так ко мне пришли. Я вас слушаю.
Тот, кого назвали Тиресием, повернулся.
— Филипп… Вы видите звезды?
— Да, — сказал Вишневецкий и впервые за этот разговор посмотрел собеседнику в лицо. В гладкое, будто окатанное морем лицо с навсегда закрытыми глазами.
— Какое созвездие сейчас самое яркое?
— Рог Амальтеи.
Тиресий кивнул.
— Небесная Коза, — сказал он. — Это хорошо. Филипп, почему вы меня боитесь?
— Я… — Вишневецкий запнулся.
Тиресий стоял рядом, глядя куда–то в небо… Не глядя, конечно, а — обернув лицо. Вишневецкий никак не мог привыкнуть к этому. Невозможно тут привыкнуть. Все жрецы Урана — слепцы и скопцы. В честь своего бога, искалеченного Временем—Хроносом. Теперь небо слепо. И бесплодно. Афродита из крови Урана повторно не родится…
— Считайте, что я человек, — сказал Тиресий. — Кажется, вы меня воспринимаете как существо другого биологического вида. Это… знакомо. Но преждевременно. И пришел я по делу, тут вы правы… — Он безошибочно прошагал к креслу и сел. — Новость, которую вы, видимо, получили… Она была не про Корпус кавалергардов?
