В этом, безусловно, была вина Славика, который не смог оценить противника в лице соседа Качалиной, невозмутимого меланхолика, который, как выяснилось, оказался настолько безразличен, циничен и непробиваем для угроз и улещиваний (выполненных к тому же не в полном объеме), что Качалина склонилась на сторону пресловутого соседа. Этого Славик понять не мог. Ему, когда он ставил себя на место художницы, казалось совершенно невозможным отказаться от покровительства Федора Максимовича. Словом, плохая, выполненная без души на сей раз работа была налицо. И даже не работа, а самый настоящий брак…
Славику надо было бегать за непробиваемым соседом с утра до вечера, денно и нощно всеми возможными способами отодвигая того от Елены, плести интриги и устраивать хитроумные ловушки, которые доказали бы девушке, что ее новый избранник неинтересен и неприятен, а вот Федор Максимович… И соседа надо было запугать так, чтобы он и думать забыл о художнице. О, есть множество способов, когда, не прибегая к криминалу и насилию, можно заставить человека склониться на свою сторону! Но чем ограничился Славик? Он лишь единожды подкрался к этому невозмутимому типу, соседу Качалиной, и пробубнил нечто невразумительное, хотя с человеком подобного склада характера надо работать и работать…
Однажды в офисе появился сам психоаналитик, тот самый Лева Бармин, который заморочил Федору Максимовичу голову своей дурацкой теорией. Они заперлись в кабинете у Терещенко и что-то долго обсуждали. Психоаналитик, субъект маргинального вида – в джинсе, очках и с патлами, как у хиппи семидесятых, покинул Терещенко очень возбужденный, а сам Терещенко позвал потом кого-то из обслуживающего персонала и велел повесить обратно на стену снятую во время разговора с Барминым картину. Вероятно, именно картина была предметом разговора.
О чертовой картине по офису ходили уже целые легенды. И хотя Терещенко тщательно скрывал свои проблемы, о них знали уже очень многие. Один из совладельцев фирмы в кулуарных беседах предлагал даже уничтожить творение Елены Качалиной, устроив небольшой локальный пожар, якобы возникший по причине несоблюдения техники безопасности.
Славик весь исстрадался, но сам не решался вновь приступить к военным действиям, на то требовалось одобрение руководства. Славик теперь уже и не знал, какой очередной теорией заражен его шеф. Визит психоаналитика и возня вокруг пресловутой картинки окончательно добили молодого человека, и он сам явился в кабинет шефа, надеясь, что инициатива не окажется лишней.
– Федор Максимович, – честно сказал он, когда Терещенко соизволил его принять. – Мне кажется, я должен продолжить то дело, которое вы поручали мне ранее.
– Какое еще дело? – нахмурился Терещенко, бледный, мрачный и прекрасный, словно Люцифер.
– Насчет Елены Качалиной. У меня есть кое-какие мысли…
– Нет никакого дела, – твердо отчеканил Федор Максимович. – У вас, Слава, кажется, есть прямые обязанности? Вот ими и занимайтесь.
То, что шеф обратился к нему на «вы», было плохим знаком. Славик молча поклонился и попятился спиной к дверям.
– Погоди, братец, – вдруг неожиданно теплым голосом остановил его Федор Максимович. – Я не хотел тебя обижать. Ты все сделал правильно.
Оцепеневшее сердце молодого человека вновь затрепетало, переполняясь любовью к этому великому человеку, его начальнику. Славик едва не заплакал от умиления. Проклятый Купидон на стене загадочно таращился слепыми глазами. Теперь Славик испытывал к вредной художнице только отрицательные эмоции – ведь из-за нее страдал обожаемый им Федор Максимович.
– Мне кажется, вы совершенно напрасно подарили тур тем новоиспеченным любовникам, – осмелился сказать он. – Толку не получилось никакого.
– А, ерунда… – махнул рукой Терещенко. – Это ничего не изменило.
– Вы очень добры, Федор Максимович.
– С Еленой нельзя с помощью интриг, – вдруг печально поделился Терещенко. – Надо честно и прямо, честно и прямо… Чем я и займусь в ближайшее время.
– Моя помощь может понадобиться? – встрепенулся Славик, но шеф его тут же остановил:
– Нет, в таком деле, я понял, ничья помощь мне не нужна. Мой психоаналитик посоветовал мне недавно ковать свое счастье собственными руками. И он прав, ведь я даже на личную жизнь гляжу из руководительского кресла.
– Федор Максимович, – снова заговорил Славик, набравшись храбрости. – Вы уверены в компетентности своего доктора? Не лучше ли вам обратиться еще к кому-нибудь…
– Нет, голубчик. В нем что-то есть. Что-то, очень мне близкое. Он тут недавно рассказывал мне свою теорию, очень интересную, кстати, – о том, что все в этом мире находится в равновесии. И я с ней согласен – если я не приложу усилий, то и не получу ничего. А если и не получу, то даже сами по себе эти усилия окажутся благотворными для моего душевного состояния… Стоп, голубчик, что-то я разговорился с тобой, – остановил он себя.
Славик, страстно и преданно поедая глазами своего шефа, вновь попятился к дверям. «Чертов психоаналитик, чертова художница, чертов ангел! Все соки из человека высосали… Он никогда еще не был так открыт. Теперь, поди, жалеть начнет, что все мне выболтал, все свои сокровенные тайны. Ах, если б не было этого соседа…»
Отеческий тон разговора очень высоко поднял Славиково самомнение, и он вдруг решился вмешаться в личную жизнь Терещенко. Без ведома самого Терещенко. Ранее он тоже позволял себе некоторые вольности и, бывало, здорово рисковал – пан или пропал, зато если уж пан, то столько благодарности! Но теперь ситуация была из ряда вон выходящая. «Надо же, заморочили человеку голову этим психоанализом!» – искренне переживал Славик.
План у него был прост и нацелен точнее некуда – он собирался поговорить с самой Еленой.
…Он ехал за ней от самого центра. Она возвращалась из издательства, потом заехала в какой-то крупный супермаркет и битых два часа шлялась по нему. Все это время Славик дежурил на стоянке, недалеко от ее машины. Он все выжидал удобный момент, чтобы поговорить с ней, но в центре и у супермаркета была страшная сутолока, совсем не способствующая серьезным беседам. Наконец Елена вышла с ворохом свертков. Славик попытался выехать ей навстречу, но тут какой-то «москвичонок» начал совершать вокруг него сложный объездной маневр и оттер его. Вообще, эта Качалина была стремительна и неуловима – Славик очень хорошо знал таких женщин, обладавших почти мистической способностью ускользать.
Он едва нашел ее потом в потоке машин, все перестраивался и выжидал, когда можно будет подъехать поближе и договориться. Она должна была помнить его – их встречу в офисе Терещенко и то, как Славик попросил ее сделать автограф на ксерокопии картины. Он собирался пригласить Качалину в какое-нибудь кафе, где они посидели бы спокойно и Славик объяснил бы ей, что она теряет, отвергая его шефа…
Ее сотовый тоже не отвечал, механический женский голос нежно сообщал, что «абонент временно недоступен». Для таких целеустремленных женщин обычен беспорядок в мелочах – вечно они теряют перчатки и зонтики, забывают вовремя оплатить квартирные и телефонные счета, батарейки в телефоне у них мгновенно садятся, сломанная кофеварка бездействует месяцами… Зато главного они не упускают.
