Елена объяснила дорогу и все рвалась их проводить, хотя бы пешком. Но Игорь не позволил.
– Ты нужна мужу, – сурово произнес он. Костя в это время пытался подняться с колен.
Всю дорогу до станции Игорь молчал и лишь только тогда, когда они оказались в электричке, сказал, пожимая плечами:
– Что на тебя нашло, Лара? Слишком много пива?
Она ничего не ответила. За окном мелькал темный, уже ночной лес, тускло светили фонари. Кто-то в конце вагона под гитару пел песни: «Не плачь, Маша, я здесь, не плачь – солнце взойдет, не прячь от бога глаза, иначе как он найдет нас…»
В голове Лары проносились смутные фразы, обрывки сегодняшних разговоров. «Тебе бы, Качалин, бодигардом работать…»; «Я не поверил своим глазам, таких красивых не бывает!»; «Молчи, грусть, молчи…»; «Чем мужчин завтра кормить будем?…»
– Тоска! – сказала она, не отрывая взгляда от окна, а про себя подумала: «Он огромный, высокий, словно герой боевиков, бесшабашный. И, кажется, немного глуповатый, что, впрочем, свойственно для всех людей, крупных телом. Пишет о счастье…» Лара не замечала, что муж смотрит на нее пристально, с тревогой.
«Они так странно выглядят рядом… – плавно текли ее мысли. – Впрочем, противоположности всегда тянутся друг к другу. Но все равно… Я помню, она положила ему руку на плечо – какая-то паучья лапка, особенно на его мощном бицепсе. Муж и жена, совсем разные. Нет, я не должна думать об этом, я никогда не думала о других мужчинах, тем более так – с точки зрения физиологии. Может быть, сказываются гены моей матери, всю жизнь мечтавшей о мужчине, который одной рукой может раздавить камень в песок? Ох уж эти первобытные гены – с тех самых времен, когда человек охотился на мамонта, и счастье женщины зависело только от силы ее партнера. Да, от его силы зависело все – и возможность съесть кусок мяса, и родить здоровых детей, и не беспокоиться о врагах… Как странно я рассуждаю. Ведь в наше время все по-другому! Но почему я думаю о его теле, о его спине, руках, пальцах… Как странно, что этими самыми пальцами он нажимает на клавиши пишущей машинки, ими бы пятаки гнуть – на спор. Неужели он прикасается к Елене? Он же может раздавить ее, словно мотылька, лишь брызги разлетятся в разные стороны! Какая гадость мне лезет в голову…»
– Гарик, а вдруг я сошла с ума? – Лара наконец оторвалась от ночного пейзажа за окном. – Я не понимаю, что сейчас со мной происходит.
Как ни странно, ее вопрос успокоил мужа, тревога исчезла из его глаз.
– Иди ко мне, – он сел рядом с ней, обнял. – С тобой все хорошо. Вот видишь, ты опять улыбаешься… Только сумасшедшие уверены в том, что с ними все в порядке, а нормальные люди способны сомневаться в здоровье своего рассудка. Ты устала. Да, я только сейчас понял: ты просто устала.
– Но я вроде бы…
– Нет, ты устала – от переезда, от смены обстановки, всего ритма жизни, от новых знакомств… Началась обратная реакция.
– Еще утром я была такой счастливой, мне все нравилось, меня радовала предстоящая поездка… Семейство Качалиных черт знает что сейчас обо мне думает!
– Усталость приходит неожиданно, именно тогда, когда кажется, что все уже в порядке. Немного сдали нервы, ты раскапризничалась – но ничего страшного!
– Правда? – Лара зарылась носом в его волосы. – От тебя пахнет лесом и костром…
– Вообще, Ларка, ты мне кажешься самым нормальным и здоровым человеком на свете. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, вот, стучу по дереву. С тобой все в порядке, я не помню даже, когда в последний раз у тебя был насморк…
– Вот, – она для убедительности шмыгнула носом. – Сейчас насморк! У речки было очень свежо, и ветер дул какими-то порывами…
– Свежо! – засмеялся Игорь. – А этот медведь полез в воду… Я уверен, что он тоже из той породы железных людей, к которым никакая хворь не пристает, что бы они ни делали…
Лара промолчала. Она ни за что бы не призналась мужу, что думала сейчас о Косте. Тем более она ни за что не призналась бы, что Костя чуть ли не в любви к ней признался… Впрочем, почему «чуть ли»? Кажется, именно признался. Но это дурь, блажь, все очень скоро пройдет, некоторым мужчинам свойственна влюбчивость. «А я не влюбчивая, – успокоенно подумала она. – И, слава богу, Игорь может быть уверен во мне. Гелла, дурочка, смеется, считает меня чуть ли не фригидной, но просто она не знает, что такое настоящая любовь…»
– Ты замечательный! – Лара еще крепче обняла мужа. – Только ты можешь так успокоить, и никто другой.
– О каких это других ты говоришь? – с притворной суровостью спросил Игорь.
* * *
Федор Максимович Терещенко родился в Тюмени, в семье рабочего и учительницы.
Он был способным и честолюбивым ребенком. В те далекие времена, когда карьера зависела от общественной активности, он самозабвенно занимался пионерской, а потом комсомольской работой. И приехав после школы покорять Москву, он стал комсомольским вожаком в институте нефти и газа, а попросту – в «керосинке», где же еще учиться мальчику из города нефтяников. Связей с родиной он не терял, да и родина его не забывала, несколько раз о нем писали в местной газете как об одном из лучших сынов города. Тем более что после института он вернулся домой, работал по специальности много и не менее самозабвенно, чем занимался своим общественным ростом.
В скором времени его вернули в Москву – представлять интересы отрасли. И Москва опять оказалась к нему благосклонной.
Еще в институте он женился – на славной серьезной девочке из Харькова, которая тоже мечтала покорить мир и нести добро людям. Впрочем, о служении людям ей пришлось вскоре забыть, поскольку на свет появились одна за другой сразу три девочки Терещенко – Аня, Вика и Людочка, такие же славные и белобрысые, как их мама. Это было иное служение, не менее почетное, чем профессиональный рост, и не менее трудное, поэтому Федор Максимович разрешил своей жене сидеть дома с детьми, а не гореть на производстве. Он искренне любил свою семью и ради ее счастья был готов свернуть горы. Они жили хорошо. Федор Максимович постоянно разъезжал между Москвой, Тюменью и другими городами, где нефтедобыча стояла на первом месте, как-то целый год жил в Баку, где в друзьях у него было полгорода – человеком он был милым и честным, что ценилось во все времена. Словом, все в семействе Терещенко было прекрасно и замечательно, как в известных отечественных книгах и фильмах, шедеврах соцреализма.
Младшей, Людочке, было два года, когда разразилась перестройка. Именно разразилась – как война или революция. Так считал Федор Максимович, который любил все основательное и постепенное. Стало голодно, холодно и страшно, и только благодаря его обширным связям и знакомствам семья не бедствовала, но сознание того, что теперь все их хрупкое благополучие зависит целиком и полностью от него, очень изменило Федора Максимовича. «Если не я, то кто же?» – сказал он себе, с новыми силами бросаясь в работу. Именно в работу, а не в карьеру – хотя у него в то время имелась возможность сделать себе громкое имя, занявшись политикой. Но политику и прочие словеса он разлюбил, решив раз и навсегда, что живой рубль важнее.
